Константин Бадигин - Покорители студеных морей (с иллюстрациями)
Соблюдая осторожность, Медоварцев спрятал карбасы в прибрежных кустах и выставил охрану. Только после этого Михаил Андреевич отправился к землякам, заселявшим часть города — Русский конец.
Дальше дорога шла сухопутьем. Продав с помощью знакомых купцов лодки, Михаил Андреевич, не теряя времени, купил лошадей и повозки. Купцы посоветовали ему взять проводника, хорошо знавшего лесные дороги.
Как ни торопился Михаил Андреевич, а вернуться из города ему пришлось только к вечеру. По совету проводника Кузьмы Саморода он решил заночевать.
Лагерь спал. Медоварцев, задумавшись, сидел у тлеющего костра. На душе у купца было тревожно. Вспоминая события последних дней, он старался уверить себя, что все идет хорошо и опасности ждать пока нечего. И все же покоя не было.
Предчувствие чего-то грозного, неотвратимого все больше и больше овладевало им.
«Неужто прознали ганзейцы про посольничество наше, — с тоской думал Медоварцев, вспоминая бледное, злое лицо горбуна, его глубоко запавшие тусклые глаза. — Нет, быть того не может! — тут же отгонял он от себя эту мысль. — А вдруг…»
И Михаил Андреевич снова и снова перебирал всё в своей памяти.
Утро только начиналось: молчали птицы в лесу и крепко спали дружинники. Закутавшись в опашень, Медоварцев по-прежнему сидел, склонившись у костра. Дозорный, стоявший с полуночи, прикоснулся к его плечу.
— Михаил Андреевич, господине, — тихо сказал он, — погляди на реку-то…
— Где?.. Что?.. — встрепенулся Медоварцев. Он быстро поднялся и, стараясь не шуметь, полез в прибрежный кустарник.
Река чуть дымилась утренним туманом; на ней смутно, словно две тени, виднелись две большие лодки. Они быстро двигались к городу. Темная, будто застывшая вода, словно нехотя, плескалась под частыми ударами весел.
Как ни присматривался, как ни прислушивался Михаил Андреевич, а узнать, кто в лодках, так и не удалось. Почудилось было купцу, будто на первой лодке сидит горбун, тот самый, что обогнал на псковской дороге.
«Он! — сказал себе Михаил Андреевич, силясь проникнуть взглядом сквозь утреннюю муть. — Он, проклятый!.. Нет, не он… или он?» — гадал купец. Но хоть и не признал купец горбуна, а решил поостеречься.
— Буди ребят! — вернувшись, сказал он дозорному. — На большой дороге нам прохлаждаться нечего. В лесу отдых дам.
Прошло малое время, и первые колымаги тихо двинулись с места. Постепенно караван стал вытягиваться вдоль дороги, удаляясь от города Юрьева. Вот и последние повозки скрылись за поворотом.
А в это время на реке снова появились лодки; теперь их было много и двигались они быстро. У места ночевки дружины Медоварцева лодки пристали к берегу. Молча, без всякого шума из лодок выходили вооруженные люди и исчезали в кустах.
По знаку широкоплечего мускулистого воина, указавшего мечом на орденский замок, люди двинулись к Юрьеву. Густой лес, окружавший город, прикрывал воинов, делая их незаметными для глаз крепостной стражи.
Караван Медоварцева медленно двигался вперед. Проливные дожди, шедшие три дня назад, превратили дорогу в сплошную топкую грязь. Двое верховых с длинными шестами ехали впереди повозок и нащупывали дорогу. Они то и дело предупреждали об опасных местах: ямах, глубоких ухабах, невидимых в сплошном сером месиве. Нащупав безопасный объезд, они указывали повозкам путь.
Скоро пошли сплошные леса. Дорога шла то дремучим сосновым бором, где могучие сосны, сомкнувшись вверху зелеными вершинами, образовали почти непроницаемое для солнечных лучей покрывало, то еловым болотистым лесом, то густыми зарослями березняка и ольшаника. Иногда встречались вековые дубы вперемежку с липой, вязом и кленом.
Часто дорогу преграждали поваленные деревья, вывороченные с корнями. Великаны лежали здесь очень давно и успели дать жизнь другим растениям: на стволе огромного дуба, густо поросшего мхом, выросла сосенка, а над развилиной старой дуплистой липы поднял нежную зелень молодой кленик.
Даже в солнечный полдень мало света пробивается через навес зеленых ветвей; в таких густых лесах живет не всякая птица. Тяжелый, спертый воздух, пропитанный пахучей сыростью и гнилью, угнетающе действовал на людей.
Зато такие леса любят зубры, во множестве населяющие эти места. Новгородцы не раз слышали, как в чаще шумели и трещали ветви под тяжелой поступью этих животных. А один раз верховой чуть не наехал на матерого зубра-быка, с сопеньем поедавшего сочную кору ясеня.
Отъехав тихонько в сторону, дружинник перекрестился и поблагодарил святую Софию за спасение: таких страшных животных новгородцу никогда не приходилось видеть в северных лесах.
Через несколько часов езды от Юрьева путники, пробираясь сквозь густые заросли дикой яблони, наткнулись на неуклюжее логово кабана, похожее на большую кучу хвороста. Кто-то из молодцов-дружинников, думая, что хозяина дома нет, поворочал хворост рогатиной.
Встревоженный зверь не заставил себя долго ждать. С налитыми кровью глазами, подняв щетину, он стремительно бросился на обидчика. Дружинник едва успел отскочить в сторону, и зверь с грозным хрюканьем пронесся мимо. Новгородцы метнули копья и кинулись на раненого зверя с рогатинами. Это был свирепый секач громадных размеров. Когда стали свежевать зверя, то сала оказалось на целую ладонь. Из шеи кабана с трудом вытащили несколько заноз размером с палец и больше.
К вечеру второго дня погода установилась ведреная, тихая. Поздние, косые лучи солнца иногда пробивались сквозь густую зелень. Крепкие, сытые кони то хлюпали ногами в жидкой грязи, то стучали копытами по обнаженным корням деревьев.
Замки и церкви, построенные немцами, новгородцы обходили стороной, чтобы не попадаться на глаза многочисленной страже.
С заходом солнца в лесу сразу наступила темень. Проводник остановился.
— Господине, заночуем на том холме, — показал он Медоварцеву на темнеющую впереди возвышенность.
— Тебе, друг, виднее, — ответил Михаил Андреевич, — небось в тутошних местах все кочки знаешь.
Поднявшись на холм, уходящий длинной грядой куда-то в глубь леса, люди распрягли лошадей и начали устраиваться на ночлег.
От зверья Михаил Андреевич решил отгородиться повозками, установив их четырехугольником. В образовавшемся небольшом пространстве расположились люди и лошади.
Кузьма Самород отговорил новгородцев пасти коней в лесу.
— Ночью не устережешь, — ласковым тенорком говорил он, — задерет коней либо волк, либо медведь — зверья здесь страх сколько!
Ночь вступала в свои права; туман незаметно покрыл низины, и сейчас отсюда, с возвышенности, казалось, что деревья росли в молочно-белом море.
