Иван Шухов - Ненависть
смышленого сына, искренне радовался, когда видел, что тот смело брался за любое рисковое дело и не хуже родителя преуспевал в нем.
Но как бы ни спорилось в непраздных руках Елизара Дыбима и его сына любое дело, как бы много и ладно ни трудились они, выбиться из вечной нужды так и не могли. На трудовые гроши они едва сводили концы с концами. Частично виной тому была врожденная непрактичность в житейских делах доверчивого, как ребенок, Елизара и застарелая слабость его к выпивке. Правда, выпивал он не так уж часто и, как правило, только на спор, часто из озорства, желания похвастаться на миру недюжинной силой. То, поспорив, выходил он на рискованный поединок со свирепым Бисмарком, смиряя страшного быка одним ударом пудового кулака. То крестился, играючи, двухпудовой гирей. То шел, разбросав руки, в лобовую атаку на лютого цепного пса, отважно зажимая его в железных объятиях.
Вот и сегодня на спор с Филаретом хватил Елизар в один дых — через горлышко — бутылку самогонного первача, выиграв за то у Нашатыря рослого, злого, как собака, гусака. Однако и охмелел почему-то на сей раз необычайно.
Очнувшись от недолгого тяжелого забытья, Елизар увидел над собой необыкновенно высокое, умиротворяюще спокойное, не омраченное ни единым облачком небо.
Елизар почувствовал, что был еще изрядно хмелен. «Эк ведь как меня шибануло — опьянел, дурак! Не иначе на табаке первач настоял, вражина. А то бы за здорово живешь ему меня бутылкой так не усоборовать!» — подумал он о Нашатыре и, вспомнив выигранного гусака, улыбнулся.
Поразмявшись, перекурив, он нехотя поднялся и лениво побрел к хутору.
Вечерело.До сумерек было еще далеко, но день заметно клонился к исходу: пахло горячей пылью, сухим сеном и парным молоком от стада коров, возвращавшегося с дневных пастбищ на хутор.
Войдя в пустой двор с настежь распахнутыми, косо осевшими старенькими воротами, Елизар постоял среди чисто подметенного Митькой двора, а потом присел на дровосек и стал было крутить вокруг пальца косоножку из газеты.
В это время в воротах показались близнецы Агафон и Ефим Куликовы. Они были явно навеселе. Нетвердо ступая, они приблизились к Елизару и сказали, кланяясь хозяину:
— А мы к тебе, земляк.
— К тебе, сусед, по одному делу…
— Милости просим,— кивнул Елизар и отодвинулся в сторонку на дровосеке, давая гостям место.
Но братья продолжали стоять. Они, видимо, не знали, как приступить к делу, за которым явились. И Елизар, заметив их заминку, сказал:
— Вы, я вижу, того — недопили?
- С нас хватит…— загадочно ухмыльнулся Ефим.
— Для такого дела вполне достаточно,— подтвердил Агафон.
Для какого же дела? — спросил Елизар, чувствуя, что у него озноб пошел по коже.
Уговор дороже денег. Мы с братом помним клятву перед божьим храмом! — мрачно потупясь в землю, пояснил Ефим.
— Я все скрозь помню! — с вызовом глядя на близнецов, сказал Дыбин.
— Фальшивая клятва, значит, вышла? Покривил перед господом богом на старости лет душой? Через неделю, сказывают, Белоградовский хутор на песочек переселяют. Л гам очередь и за нашим Арлагулем. Вот тебе и клятва твоя одно богохульство. А раз так — ложись, как уговаривались. Башку на дровосек, концы — в воду! — строго сказал Агафон.
— Как договаривались,— поддержал Ефим.
— Это как так — ложись? — спросил Елизар чужим голосом, заметив в руках Ефима топор, насаженный на новое, грубо обделанное топорище.
— Очень просто. Дровосек под тобой. Ложись.
— Ого! Стало быть, вот этим самым топором, земляки?
— Этим. Не бойсь, он у нас как бритва. Я его на наждачном точиле сегодня выправил — осечки не будет,— заверил без тени на шутку Ефим.
— Ну это вы, бросьте! — сказал Елизар, чувствуя противный озноб в позвоночнике.
— Ага, трусишь?! — крикнул с торжествующим злорадством Агафон.
— Душа в пятки ушла? — подхватил в том же тоне Ефим.
— Это я-то — трусить?! — глуховатым от гнева голосом спросил Елизар Дыбин, медленно поднимаясь с дровосека.— Это я-то трушу?! — повторил он, точно задыхаясь.— Да я вас, варнаков, как кобелей, обоих сейчас прижму — не пикнете! У меня на таких, как вы, недоносков силы хватит. Да только рук марать не хочу, а пуще всего — своей совести. Посмотрим, кто из нас тру-соватей.
Смерив братьев с ног до головы полным презрения взглядом, Елизар рывком расстегнул ворот чистой холщовой рубахи. Потом он встал на колени и положил голову на дровосек. В упор глядя на побледневших близнецов немигающими глазами, Елизар требовательно проговорил:
— Рубайте!
Ефим Куликов сделал нерешительное движение вперед и тихо сказал:
— Закрой глаза.
— Ну нет, шалишь, сусед. Такого уговору не было.
— Закрой, тебе говорят, богохульник! — крикнул Агафон Куликов из-за спины стоявшего с топором в руках брата.
— Рубай, выродок. Не томи душу,— сказал Елизар Дыбин, продолжая смотреть в упор на Ефима.
— Ты зажмуришься али нет? В последний раз говорю,— заявил Ефим и, не выпуская из рук топора, деловито принялся засучивать рукава залатанной ситцевой рубахи.
Елизар, сдерживая гулкое, порывистое дыхание, продолжал смотреть в упор на близнецов.
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, не появись в распахнутых воротах сын Елизара — Митька Дыбин. Митька бросился со всех ног к отцу.
Елизар при виде сына спокойно сказал ему:
— Подай-ка мне, Митрий, оглоблю. А сам берись за пешню. Мы сейчас с тобой этих выродков бить станем…
И, стремительно встав на ноги, выпрямившись во весь богатырский рост, Елизар решительно двинулся на своего палача.
Ефим Куликов, попятившись от Елизара, наступил на ногу хоронившегося за его спиной брата. Агафон, взвыв от боли, ринулся, прихрамывая, наутек. А следом за братом, бросив топор с необделанным топорищем, бойко заработал босыми ногами и Ефим Куликов. Весь съежившись, втянув клинообразную лохматую голову в узкие
плечи, он улепетывал вдоль хуторской улицы с такой прытью, что его немыслимо было догнать и на самом резвом окатовском рысаке!
Позднее, когда Елизар Дыбин ужинал с Митькой среди открытого двора, уплетая зажаренного сыном дарового гусака, Митька сказал отцу:
— Не подойди я, они бы, пожалуй, сдуру тебя зарубили, тятя.
— Вполне могли, выродки. Да я на них за это сердца не имею. Такие мне по душе. Придется нам выпить с ними мировую. Теперь мы квиты.
— А как же насчет Азарова? Подвел он тебя под монастырь, тятя, выходит? — спросил Митька.
— С Азаровым у меня разговор будет теперь особый…— обгладывая гусиную ножку, сказал, уклоняясь от прямого ответа, Дыбин.
