Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком
Сгущались сумерки. Синее небо было сумрачным, с небольшими розоватыми облачками. Пробили два удара вечерни. Монахи выходили из келий со свечами в руках и шли к службе. Они нисколько не удивились, увидев Франсуа на коленях на могиле брата. Они уже знали о его предстоящем отъезде и думали, что он пришел проститься.
Франсуа тоже видел, как они один за другим покидают внутреннюю галерею. Когда из глаз скрылся последний, он пошел по плитам вдоль стены и лег на спину. Голова кружилась все сильнее. Он открыл книгу наугад и прочел при последних отблесках дневного света:
— Жизнь уходит из рук, надвигается мгла,Смерть терзает сердца и кромсает тела… [22]
Головокружение было слишком сильным. Листки выскользнули у него из рук, и он уснул, не закончив четверостишия.
***
Франсуа проснулся оттого, что чья-то рука трясла его, пытаясь разбудить. Ему понадобилось время, чтобы понять, где он находится. Но он все-таки вспомнил: это был парижский трактир «Старая наука», где он встретил Жана. Впрочем, брат был здесь же, рядом с ним, за тем же столом, где они когда-то заснули. Помещение было пусто.
Жан снова встряхнул его. На этот раз Франсуа ясно увидел брата. Одетый в черное, он был в расцвете своей студенческой юности, не то чтобы красивый, но очень привлекательный: бледное лицо с выпуклым лбом, живые глаза и длинные черные волосы, обрамляющие тонзуру.
— Проснись, уже утро!
Франсуа чувствовал себя неважно.
— Мне плохо!
— Это вполне естественно — после того, что ты проглотил. Поторопись, у нас много дел!
— Каких? Гулять по Парижу?
— Нет, навестить мертвых.
Жан прошел в угол комнаты и вернулся с каким-то золотым предметом в руках. Франсуа узнал фальшивый ковчежец, который брат показывал студентам, говоря, будто в нем хранится великая тайна, и который затем разбил на тысячи осколков.
— Он цел?
— Как видишь.
— Где мертвые?
— Здесь.
— Так ларчик не пуст?
Жан не ответил. Он открыл ковчежец, и наступила тьма. Ни единого луча света сквозь густой туман.
— Смотри, вот они!
Вдалеке появились мертвые, теряясь в глубине пейзажа, которого Франсуа не мог рассмотреть. Скелеты шли тесными рядами, как воины в бой. Иногда попадались совсем маленькие — то были дети… Они шествовали нескончаемым потоком. Жан показал рукой на их процессию.
— Ты никогда не задумывался над тем, насколько мертвых больше, чем живых? Представь себе, сколько их было после Адама и Евы! Это похоже на море. Вы, живые, — всего лишь последняя волна, несколько капелек пены на гребне для равновесия; нас же, мертвых, неисчислимое множество. Когда через несколько мгновений вы разобьетесь о песок, мы вдохнем вас, и вы к нам присоединитесь.
Франсуа охватила внезапная тревога. Брат заметил это и положил ему руку на плечо.
— Успокойся, все они сюда не придут. Ты увидишь только семерых, включая и меня. И у всех нас есть одна общая черта, которая нас объединяет, и тебе это будет приятно.
— Какая?
Жан исчез, и в тумане ответил его невидимый голос:
— Мы любили тебя…
***
Атмосфера нереальности усиливалась. Поднимался розоватый туман, а воздух наполнялся затейливыми ароматами, которые жгли в кадильнице. Разливалась медленная нежная музыка. Франсуа показалось, что он очень долго простоял один в этих райских кущах.
Наконец из тумана выступил какой-то силуэт. Это была Жилетта из Берси. На ней было голубое платье с декольте, прикрытым куском муслина, который скорее подчеркивал, чем скрывал ее грудь. Вокруг шеи у нее обвивался золотой поясок, на котором она повесилась и который казался теперь странным украшением.
— Жилетта!
Казалось, Жилетта не идет, а скользит по воздуху.
— Ты вспомнил меня! Я боялась, что ты забыл.
— Как я мог забыть тебя?
Молодая женщина протянула ему руку.
— Ты пригласишь меня танцевать?
Франсуа тотчас же согласился, и они сделали первые па танца.
— Мы одни?
— Да, как в летаргии. Я была так счастлива тогда, а потом ты обрел память, и я стала несчастна.
Музыка становилась все мелодичнее, а улыбка Жилетты — все нежнее, но Франсуа чувствовал себя плохо.
— Помнишь тот день, когда ты вернулся в Париж с королем Иоанном, чтобы присутствовать на Те Deum в соборе Парижской Богоматери?
— Не говори мне об этом!
— Ты был со своей невестой, а я смотрела на тебя из окна. Но ты не поднимал глаз на наше окно. Ты должен был уехать, а мне оставалось только принять твое решение. Я не просила у тебя даже слова прощания. Я просила у тебя лишь единственного взгляда. Один только взгляд, всего-навсего взгляд — и я бы не покончила с собой.
— Жилетта!
— После церемонии вы поднялись в дом и обнаружили меня. Ты закричал от ужаса. Но это из-за нее. Повешенная — не то зрелище, которое следует показывать невесте, особенно когда она знатна и красива!.. Ты закричал, Франсуа, но не заплакал. Одна слеза, единственная слеза, смыла бы твою вину.
— Умоляю!
Жилетта по-прежнему нежно улыбалась. Она обвила руками его шею, медленно кружась с ним в тумане.
— Потом ты вызвал патруль и ушел… Ты знаешь, как патруль обращается с самоубийцами? Меня привязали, обнаженную к доске и поволокли по парижским улицам. Женщины плевали на мое тело, мужчины выкрикивали непристойности, мальчишки пытались вырвать волосы…
— Не надо!
— Потом они бросили меня в поле вместе с другими самоубийцами. Мне повезло: это было в Берси, я вернулась домой. Но меня не похоронили. Днем меня приходили пожирать собаки, вечером — волки.
Продолжая танцевать с Жилеттой под звуки пленительной музыки, Франсуа зарыдал.
— Я — твоя вина, Франсуа! Твоя единственная настоящая вина…
— Я понял это, клянусь тебе!
— Понял — хорошо, но это только начало. Хочешь поцеловать меня?
— От всего сердца!
Франсуа приблизил губы к ее лицу, но золоченый поясок, плавающий в воздухе и повторяющий все их движения, вдруг застыл, встав между их губами.
— Мешает? Подожди, я уберу его.
Жилетта сняла поясок и подбросила в воздух. Какое-то время он парил, словно большая блестящая птица, а потом опустился на руку Франсуа. Но вес его оказался таким, что Франсуа вынужден был отпустить Жилетту и упасть на колени.
— Тяжелый, правда? Вина всегда тяжела, даже если она соткана всего лишь из нескольких золотых нитей.
Франсуа казалось, что он держит наковальню, которую ему положили на грудь в Бринье.
— Всей моей жизни не хватит, чтобы искупить ее.
— Хватит. Ибо, к счастью для тебя, жизнь твоя будет долгой.
Жилетта повернулась и пошла прочь, теряясь и расплываясь в розоватом тумане. Поясок тут же улетел, освободив Франсуа от непомерной тяжести. Какие-то мгновения он парил над молодой женщиной, а потом опустился ей на плечо и вновь обвился вокруг шеи. Музыка вдруг смолкла, и наступила полная темнота.
