Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!
Наверху была одна комната — большая, похожая на мастерскую скульптора или художника. Левая стена вся стеклянная — и тоже, как стена веранды, представляла собой художественно исполненный витраж из цветного стекла и кованых узоров. Тут же во всю длину стоял сложный, богато механизированный верстак и на нём в правой стороне в идеальном порядке располагались маленькие, почти детские станочки: токарный, сверлильный, фрезерный и точило с двумя белыми небольшими камнями. В левой стороне верстак был свободен — тут хозяин строгал, пилил и выполнял все другие работы. У окна, глядевшего на лес, стоял небольшой письменный стол, в глухом углу у стены, отделанной вагонкой — диван, и над изголовьем — бра, тоже самодельное, из черных тончайших кованых прутьев. У двери — камин, тоже самодельный, из красного, покрытого лаком кирпича и кованого металла. И здесь над камином аккуратным рядком висели фотографии ребят.
— Это и есть ваша комната?
— Моя! — с гордостью сказала Наташа. — Вам нравится?..
Она села в угол дивана и включила бра. Сумерки ненастного дня расступились, комната озарилась розоватым тёплым светом. И все предметы засветились по-новому, краски ожили, заиграли весело и приветно.
Наташа погрустнела, заговорила серьёзно:
— Ещё Арина Власьевна, жена Ивана Ивановича, была жива, я девочкой ночевать у них оставалась.
И затем, — с одушевлением:
— Я ещё тогда, в детстве, интересовалась пчёлами, бегала к Ивану Ивановичу, во всём ему помогала. Он мне два улья с пчёлами подарил и набор запасных рамок. Это с его лёгкой руки я стала заправским пчеловодом.
И снова она грустно улыбнулась, словно жалела, что избрала пчеловодство делом своей жизни. Поднялась и подошла к верстаку. Заговорила серьёзно:
— В столовой четыре портрета военных, вы, верно, сразу их заметили. И поняли: это сыны Ивана Ивановича и Арины Власьевны. Все они погибли на фронте.
Наташа понизила голос. Ей как-то сразу стало трудно говорить. И она продолжала другим тоном — глухо, с волнением:
— Я никого из них не видала, родилась после войны, но даже глядеть на них не могу без тайной, холодящей душу дрожи. Похоронки получали все четыре года войны, Приходили в октябре. Почему-то все в октябре. И каждый раз лил дождь. Арина Власьевна, как только приближался октябрь, плакала и дрожала. И дождя боялась. Иван Иванович успокаивал: «Нынче пронесёт. Почтальон пройдёт мимо». Но… звякала щеколда, почтальон приходил.
Наташа отвернулась, рыдания сотрясли её фигурку. Борис шагнул к ней, хотел коснуться плеча, но в растерянности остановился. Спазмы и ему подступили к горлу, сердце щемило знакомой тупой болью. Словно на братьев родных смотрел он теперь на лица погибших фронтовиков: старший — в форме летчика, с погонами майора; второй, помоложе — тоже офицер, танкист; третий — артиллерист и четвёртый — совсем юный, с детской, восторженной улыбкой — рядовой пехотинец.
— Борис — младший, не попал в список погибших — в тот, что на постаменте в сквере против клуба. Уж не знаю как, но про него забыли. А документы есть — вот они. Иван Иванович ходил в поселковый совет — обещали, и я дважды была у них, да там бюрократы сидят.
Наташа снова всхлипнула и отвернулась, Борис тронул её за плечо.
— Не надо, не плачьте.
— Не могу я. Я и там, в поссовете ревела. Ну как же можно… погиб за всех нас, а они его в список не включают.
Борис сказал:
— Ну, ладно. Завтра же пойду к ним.
Прямиком через лес, натыкаясь на ветки, шёл Борис домой. И на ходу читал документы. Первый — письмо командира с фронта:
«Дорогие Арина Власьевна и Иван Иванович! Трудно мне писать это письмо, но суровая правда заставляет выполнить печальный долг. Вчера наша рота вела тяжёлый бой за село Бородаевка, что стоит на берегу Днепра близ города Днепропетровска. В этом бою смертью героя погиб ваш сын рядовой Арканцев Борис Иванович. С группой солдат он скрытно по оврагу зашёл к противнику с тыла и гранатами забросал батарею. Пушки замолчали, и это дало возможность роте ворваться в центр села и смять засевший тут батальон фашистов. В десяти шагах от батареи с пробитым сердцем лежал Борис. Мы похоронили его с воинскими почестями, могилка его у дороги на южной окраине Бородаевки».
Второй документ: выписка из официальной докладной командира батальона в штаб полка… В списке погибших в бою за село Бородаевка первым значится рядовой Арканцев Борис Иванович. Выписка получена из Центрального архива Советской Армии.
Третий документ: корреспонденция из фронтовой газеты.
Четвертый: письмо школьников из села Бородаевка с просьбой к родителям Бориса: «Если у вас есть фотография вашего сына, что-нибудь из его личных вещей, пришлите нам, пожалуйста, для школьного музея Боевой Славы».
«Что же им ещё надо?» — закипая возмущением, думал Борис.
Не заходя в дом, он прошёл в гараж, сел в свою белую «Волгу», поехал в поселковый совет. Председатель на стук Бориса весело ответил:
— Заходите, пожалуйста!
Председатель, молодой человек, полный, с округлыми плечами, с лицом гладким, румяным, по-домашнему сидел в просторном кресле и беседовал с женщиной.
— Слушаю вас, молодой человек, — сказал он приветливо, не меняя позы, но в то же время тоном, в котором слышалась снисходительность человека, имеющего власть и превосходство над другими.
Качан, вынимая документы, заметил, как предательски мелко дрожат его руки, — постарался умерить волнение, казаться спокойным. Первые слова произнес чуть приглушённым хрипловатым голосом:
— Я по поводу Арканцева Бориса, фронтовика, героя…
— Знаю, знаю…
Председатель сел прямо, вытянул перед собой руки на столе. Лицо его приняло выражение печальной задумчивости. Глядя куда-то в сторону, он тихо, но с заметным чувством сердечной озабоченности продолжал:
— Нелепость, конечно! Сам понимаю, и все понимают: геройский парень, наш земляк, а мы для него пустяка решить не можем. А вот не можем!
Председатель театрально развёл руками.
— Вы, надеюсь, смотрели наш монумент в память землякам, погибшим на фронте?
Качан потупил голову. К досаде своей, он не заехал в сквер, не осмотрел памятник.
— Там каждая фамилия выбита на гранитной глыбе, окрашена золотом. Фамилии трех братьев Арканцевых — первые согласно алфавиту. А всего — тридцать две фамилии. Как же прикажете быть? К братьям четвёртого подписать нельзя, — сами понимаете — между строк не впишешь, — в конец бы и можно, да как же братьев-то разлучать? Люди смотреть будут и недоумевать: а это что ж — брат им или однофамилец? Но если брат — почему на отшибе? Вот и выходит: всю глыбу гранитную надо заменять. А где мы денег таких возьмём?.. Скажите нам — может быть, вы знаете?
