Адольф Мютцельбург - Властелин мира
Лупер закусил губы и сердито сунул деньги в карман.
— Ну, мамочка, — сказал он, вставая, — вам не придется сетовать на меня. Вы увидите, я хороший сын. Мой адрес — на визитной карточке. Не заставляйте меня слишком долго ждать!
— Ступайте прямо, в соседней комнате горит свет! — крикнула баронесса как могла громко. — Горничная проводит вас. Никогда больше не приходите ко мне, пока я не велю вас позвать!
— Пожалуй, вам еще придется сделать это! — мрачно, со злостью пробормотал Лупер.
Очутившись на улице, барон долго расхаживал взад и вперед. Он был взволнован, насколько позволяло ему врожденное хладнокровие. Его сердила холодность баронессы. Он размышлял над ее словами. Пожалуй, она права. Он не мог открыто выступить против нее, а чтобы каким-то иным способом подтвердить, что она его мать, у него недостает доказательств, ими располагали только де Вильфор, Монте-Кристо и Бертуччо. Даже самообвинение Вильфора — ведь на том судебном заседании он признался, что является отцом обвиняемого, — не играло решающей роли, поскольку вслед за тем он сошел с ума и, следовательно, мог еще раньше не отдавать себе отчета в своих словах. Его признание также могло быть сделано в состоянии безумия. Лупер чувствовал, что баронесса не полностью в его руках, и это его раздражало.
Наконец все его мысли обратились к графу Монте-Кристо. Он еще раз все обдумал и пришел к выводу, что баронесса сказала правду: он был всего лишь орудием в руках графа. Это привело Лупера в безграничную ярость. Он уже не вспоминал о том, что прежде и так был разбойником и убийцей, галерным каторжником, — он думал лишь о том, кем бы мог стать, если бы граф его не выдал. Как всякий преступник, он снимал всю вину с себя и взваливал ее на графа. Он поклялся отомстить Монте-Кристо. Да, ему доставляло удовольствие, своего рода утешение знать, что теперь он снова может кого-то ненавидеть, что он вправе вынашивать мысли о мести и убийстве: ведь ему так долго пришлось вести скучную и по-своему даже честную жизнь. Он отыщет графа, разоблачит его и уничтожит.
Принятое решение успокоило его. Кроме того, в кармане лежало пятьдесят тысяч франков. Остальные пятьдесят тысяч он сможет получить в ближайшее время. На первый раз этих денег достаточно. И он, удовлетворенный, отправился домой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. ТЮРЬМА
В ту ночь — такую памятную для дона Лотарио и госпожи Данглар — Моррель, скрестив руки и нахмурившись, неспешными шагами расхаживал по своей тесной камере.
Он был погружен в раздумья о графе Монте-Кристо, о том, что рассказывал ему граф, когда они вместе покидали Париж, о своих собственных страданиях в каземате замка Иф. Теперь Моррель понял то, чего не понять никому, кто не испытал это на себе, — он понял все отчаяние человека, который разлучен со своими близкими и не знает, когда вновь свидится с ними и свидится ли вообще!
А ведь его камера выглядела настоящим дворцом по сравнению с тем мрачным и сырым узилищем, где томился некогда Эдмон Дантес. Она, скорее, напоминала жилую комнату. Там стояли кровать, стол, стул. Дневной свет проникал через забранное решеткой окно. Теперь, ночью, камера Морреля скудно освещалась висящим на стене фонарем. Днем окно открывали, и в камеру врывался свежий воздух. Моррель получал книги, бумагу, перья — короче говоря, он пользовался льготами, способными смягчить суровость тогдашнего заключения графа, будь они ему доступны.
Но об этом Моррель не задумывался, и его можно было простить. Он раздумывал лишь о тяготах своего положения. Уже несколько недель он не видел ни Валентины, ни маленького Эдмона. Несколько недель не слышал ничьих голосов, если не считать голоса надзирателя, впрочем, довольно приветливого человека.
Почему Монте-Кристо не предпринимал ничего, чтобы освободить его или хотя бы добиться для него свидания с женой? Этот вопрос больше всего волновал капитана. Однако ни разу ему не пришло в голову упрекать графа. Даже в самых потаенных уголках души он никогда не винил Монте-Кристо: его уважение к этому человеку, чувство благодарности, которое он к нему испытывал, были слишком велики.
Шум у дверей отвлек капитана от невеселых мыслей. Может быть, это дежурный офицер, пришедший проверять посты. Его появление сулило своего рода нарушение привычного уже однообразия, и Моррель обрадовался.
В замке повернулся ключ, и на пороге выросла чья-то темная фигура. Потом дверь захлопнулась.
Моррель с удивлением уставился на посетителя. На вошедшем не было мундира, значит, он не надзиратель и не солдат. Он был закутан в длинный плащ, а в руке держал шляпу.
— Добрый вечер, господин капитан! — приветствовал он узника. — Как ваши дела? Надеюсь, не слишком плохо?
Моррель внимательнее вгляделся в неожиданного посетителя, ибо тусклый фонарь давал мало света.
— О, это вы, сударь! Слава Богу! — воскликнул он. — Я часто о вас думал!
Он узнал того самого человека, который однажды приходил к нему от графа с поручением доставить в Лондон некую сумму денег. Моррель действительно не раз думал об этом неизвестном ему человеке — тот, по-видимому, был близок графу Монте-Кристо.
— Охотно верю, — сказал незнакомец, распахивая свой плащ. — Вашему положению не позавидуешь.
Моррель пододвинул гостю единственный стул и предложил присесть. Он увидел перед собой мужчину средних лет, одетого просто и совсем неприметно. Гость был высок ростом, худощав, с выразительным лицом. С первого взгляда определить его возраст оказалось нелегко. Длинные, слегка тронутые сединой темные волосы почти достигали плеч, оставляя открытым высокий бледный лоб. У него были большие красивые глаза, нос с легкой горбинкой и рот, свидетельствующий об энергии и настойчивости.
— Чему тут завидовать? Меня мучают самым недостойным и несправедливым образом! — воскликнул Моррель. — Если бы все шло в соответствии с законом, меня уже приговорили бы к определенному наказанию и по крайней мере разрешили бы иногда видеться с женой и сыном.
— Как вы можете ждать здесь справедливости! — вскричал неизвестный. — Впрочем, поговорим об этом в другой раз. Сейчас речь о вашем собственном деле. Вы, конечно же, упрекаете меня и графа. Ведь мы до сего времени ничего не сделали для вашего освобождения. Но это не наша вина. Вас стерегут с такой строгостью, что мне стоило огромных трудов добиться хотя бы этого разговора. Разумеется, пришлось подкупить охрану.
— Каждое ваше слово служит мне утешением, — сказал Моррель, в сердце которого вновь затеплилась надежда.
