Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон
— Ты на самом деле в это веришь, дядя? — спросил он Ричарда, передавая ему сосуд.
— Мне ничего иного не остается, — ответил тот. — Ничего не остается...
Когда король отвернулся, Генриху показалось, что в глазах у него он заметил подозрительный блеск. Граф залпом осушил кубок, в свою очередь стараясь сдержать слезы.
Друзья Ричарда выждали пять дней, прежде чем решиться подергать льва за усы в его логове. Зачинщики, Генрих и Андре, тщательно отобрали из числа крестоносцев тех, к кому король скорее всего прислушается: Балдуин де Бетюн, граф Лестерский, епископ Солсберийский, Морган ап Ранульф, Жофре Першский, Гийом де Барре, великие магистры тамплиеров и госпитальеров. И вот на исходе дня в пятницу вечером, вскоре после возвращения Ричарда из разведывательной миссии, он оказался обступлен людьми, от мнения которых не мог отмахнуться с такой же легкостью, как в случае с Гуго Бургундским.
— Как ни больно мне это говорить, — начал Генрих, принявший на себя сомнительную честь выступать оратором от лица остальных, — но в болтовне Гуго есть и зерно истины. — Заметив признаки надвигающейся бури, граф поспешил продолжить: — Дядя, даже слепая свинья способна случайно натолкнуться на желудь. И хотя никто из нас не придает значения его обвинению в том, что ты играешь со смертью, мы опасаемся за твою безопасность. Грань между отвагой и беспечностью не так резка, как тебе кажется.
— Я подаю пример, — безразлично проронил Ричард. — Наши люди так легко рискуют каждый день жизнью, потому что видят, как я рискую своей.
Никто не возразил, ведь Ричард озвучил основополагающую истину войны, людям невоенным не всегда понятную: солдаты сражаются не только ради отчизны или корысти, но и друг за друга, и подобная солидарность выковывается только на поле боя. Генрих подумал, что разговор пошел не в том русле, на какое они надеялись, и обернулся на остальных, ища поддержки.
— Да, воины весьма восхищаются твоей отвагой, кузен. Но переживают за твою безопасность, как и мы, — напрямик выложил Андре. — В прошлое воскресенье ты уже в третий раз едва не был убит или пленен, угодив в сарацинскую засаду — ту самую засаду, от которых ты нас предостерегал. Глупо было бросаться в погоню за конными турецкими лучниками, особенно если вы имели при себе лишь легкое вооружение. Ты разнес бы любого из наших за подобную беспечность — этого ты не станешь отрицать?
Немногие решились бы высказать подобное королю, тем более такому. Но Андре знал, что Ричард унаследовал от отца не только знаменитый анжуйский темперамент, но и присущее Генриху чувство справедливости. Но и сын и отец не всегда внимали этому чувству — эта не слишком приятная мысль не оставляла де Шовиньи, пока тот ждал ответа государя.
Ричард открыл было рот, потом передумал и нахмурился, будучи не в силах опровергнуть аргумент. Ему не раз приходилось сурово выговаривать подчиненным за небрежение к засадам.
— Одно из преимуществ быть королем состоит в праве нарушать время от времени правила, — промолвил он наконец.
Даже для него оправдание прозвучало слабо, но на самом деле у него не имелось оправдания. Он и сам не вполне понимал, что толкает его первым лезть в пролом и отступать последним. Но и что с того? В конечном счете он таков, каков есть, и все тут.
— Не сомневаюсь, что это так, сир, — вступил епископ Солсберийский со свойственным ему апломбом. — Короли действительно нарушают иногда правила. И до сего дня мы не смели укорить тебя за храбрость. Но теперь, когда судьба Святой земли балансирует на лезвии твоего клинка, нам не под силу молчать.
— Никто не возьмется утверждать, что жизнь каждого человека имеет равную ценность, — спокойно добавил Гийом де Барре. — Твоя жизнь, монсеньор, важна в глазах Господа, и не только потому, что ты король. Ты тот, кто избран поразить неверных и вернуть Иерусалиму былую славу. Ты не вправе рисковать столь высокой судьбой в ненужных стычках с сарацинскими лучниками.
Обведя взором шатер, Ричард разглядел эту уверенность и на других лицах. Уверенность достаточно крепкую, чтобы не побояться его гнева, в ведь то был мир, в котором королевский фавор значил абсолютно все.
— Нечестно привлекать Бога на свою сторону, — наполовину всерьез отозвался король. — Ибо как могу я спорить с Его волей? Я понимаю вашу обеспокоенность, честное слово. И даю слово, что впредь буду осторожнее. Но если быть честным до конца, то большего обещать не могу, потому как сколько не гни вилы, они будут стремиться к исходному положению.
Большинство из собравшихся на иное и не надеялось и решило, что обещание с оговоркой лучше, чем никакого обещания совсем. Но посланцы рассчитывали продолжить разговор, донести до Ричарда всю глубину их беспокойства. Но тут в шатер вбежал Варин Фиц-Джеральд с новостями, которые не могли ждать.
— Милорд, король Ги вернулся! Его корабль только что бросил якорь в гавани. — Варин осекся, заметив, что идет совет. — Прости, что прерываю, государь, мне подумалось, тебе захочется узнать немедленно...
Ричард отрядил Ги в Акру с задачей выловить лентяев, еще прохлаждающихся по тавернам и борделям города. Его действительно обрадовала весть о возвращении Ги, но еще сильнее — повод избежать неприятных наставлений.
— Мы уже закончили, Варин. Сколько с ним кораблей?
— Всего одна галера, монсеньор.
— Как? Хочешь сказать, ему не удалось притащить с собой никого из этих лежебок? — Ричард недоумевал: неужели Лузиньян неспособен справиться даже с такой пустяковой задачей? Он почти вышел уже из шатра, когда вспомнил про остальных. — Дело не ждет, надо выяснить, что случилось.
Делегаты вежливо согласились, и вскоре после ухода Ричарда начали рассеиваться и сами, довольные уже тем, что король их выслушал. Только Генрих и Андре задержались, угощаясь вином Ричарда, которое, как им казалось, они заслужили.
— Это замечание насчет вил... — Андре прервался, чтобы сделать большой глоток. — Он имел в виду то, о чем я думаю?
Мать Генриха позаботилась, чтобы сын получил превосходное образование, не хуже чему у Ричарда, и это помогло графу узнать цитату.
— Это из Горация. Римского поэта, — пояснил он, заметив непонимающий взгляд Андре. — Да, именно это оно и значит: что сколько волка не корми, он будет смотреть в лес. И помоги нам Бог, потому как и со львом также.
Вечер Джоанна и Беренгария провели в обществе приора Уильяма, английского клирика, прибывшего в Утремер с целью основать госпиталь в честь святого мученика Томаса Кентерберийского. Уильям прибыл во время осады и заложил часовню за стенами, но теперь, когда Акра вновь перешла в руки христиан, надеялся переместить ее в город. Поскольку Ричард пообещал сделать пожертвование на госпиталь, священник повел женщин осмотреть подходящую собственность близ ворот Св. Николая. Жизнь королев разительно отличалась от привычного распорядка на Сицилии и в Наварре, где государственные обязанности не давали отдохнуть ни минуты с рассвета до заката, поэтому они с охотой уцепились за шанс снова ощутить себя правительницами и дали приору разрешение на покупку здания. Затем они посетили крытую рыночную улицу, где приобрели душистое мыло, чтобы утешить Анну и Алисию — девушки рвались сопровождать их, поскольку прогулка по городу была куда приятнее ежедневных уроков.
Поэтому к моменту возвращения Джоанны и Беренгарии во дворец уже сгущались сумерки, и придворные рыцари добродушно ворчали, что их нагрузили покупками не хуже вьючных мулов.
Когда они вошли во внутренний двор, Анна и Алисия выбежали из двери навстречу.
— Где вас носило? — сердито спросила Анна. — Мы думали, вы уже никогда не вернетесь!
— Мы предупредили, что не придем раньше вечерни, — ответила Беренгария несколько озадаченно, тогда как Джоанна посмотрела на девушек с внезапным подозрением. Те раскраснелись от возбуждения, у них явно было что-то на уме, и Джоанна надеялась, что это не очередная шалость. Скромница Алисия расцвела под руководством дерзкой Анны, и только за минувшую неделю обе удостаивались хорошей выволочки за то, что подложили мышь в постель леди Уракке, прохихикали всю утреннюю мессу, а также за утащенное с кухни и скормленное псам Джоанны жареное мясо.
