Артур Дойл - Дядя Бернак
— Вам так трудно угодить, Наполеон! То, что вам нравится сегодня, раздражает вас завтра. Но я, конечно, изменю всё, что может оскорблять ваш вкус,— сказала Жозефина с удивительной кротостью.
Император сделал несколько шагов в толпу, которая, расступившись, образовала проход, через который мы могли идти. Затем он снова остановился и через плечо взглянул на императрицу.
— Сколько раз повторял я вам, Жозефина, что я не выношу вульгарных женщин?!
— Я хорошо знаю это, Наполеон!
— Почему же тогда я вижу здесь мадам Шеврё?
— Но, право же, она не так вульгарна.
— Она вульгарнее, чем должна бы быть. Я предпочитаю не видеть ее. Кто это такая? — Он указал на молодую девушку в голубом платье. Несчастная затряслась от ужаса, видя, что она имела несчастье привлечь на себя внимание раздраженного Императора.
— Это мадемуазель де Бержеро!
— Сколько ей лет?
— Двадцать три, Ваше Величество!
— Вам пора выходить замуж! В двадцать три года все женщины должны быть замужем. Почему же вы до сих пор не сделали этого?
Бедная девушка, казалось, была не способна произнести хотя бы одно слово; императрица, желая выручить ее из беды, добродушно заметила, что с этим вопросом надо было бы обратиться к молодым людям.
— Ах, так вот в чем затруднение? — сказал он. — Тогда беру на себя заботы о вас, мадемуазель, и найду вам супруга!
Он повернулся и, к моему ужасу, я увидал, что он вопрошающе смотрел на меня.
— Мы и вам найдем жену, мсье де Лаваль,— сказал он. — Об этом, впрочем, речь впереди! Ваше имя? — обратился он к оставшемуся совершенно спокойным изящному человеку в черном.
— Я музыкант по професии, Гретри!
— Да, да, я припоминаю вас! Я видел вас сотни раз, но никак не могу запомнить ваше имя. Кто вы? — обратился он к следующему. — Мое имя Жозеф де Шенье.
— Ах да, я видел вашу трагедию. Я не помню ее названия, но она плоха. Вы написали что-нибудь еще?
— Да, Ваше Величество. Вы разрешили мне посвятить последний том моих произведений вам!
— Очень возможно, но только у меня не было времени, чтобы прочесть его. Жаль, что у нас во Франции нет поэтов, потому что события последних лет дали бы довольно материала даже для Гомера и Вергилия. К сожалению, я могу создавать королевства, но не поэтов! Кто, по вашему мнению, лучший французский писатель?
— Расин, Ваше Величество!
— Ну тогда вы мало знакомы с литературой, потому что Корнель несравненно выше. Я плохо разбираю красоту стихов, но я могу симпатизировать или не симпатизировать духу поэта, и я считаю, что Корнель — величайший из всех поэтов. Я бы сделал его моим первым министром, если бы он жил в одну эпоху со мною. Я удивляюсь его уму, его знанию человеческого сердца и глубине его чувств. Что вы пишете теперь?
— Я пишу трагедию из времен Генриха IV, Ваше Величество!
— Это совершенно лишнее! Сюжет выбран вами слишком близко к нам, а я не желаю иметь на сцене современную политику. Пишите лучше пьесы об Александре. Ваше имя?
Он обратился к тому же музыканту, с которым только что говорил.
— Я до сих пор Гретри, музыкант,— кротко повторил тот.
Император вспыхнул на мгновение от его краткого ответа, но не сказал ни слова и перешел к нескольким дамам, стоявшим у входа в комнату для карточной игры.
— Рад вас видеть, мадам,— сказал он ближайшей из них. — Я надеюсь, вы себя лучше ведете? Мне сообщали о вас из Парижа различные сплетни, которые, говорят, доставили большое удовольствие и пищу для пересудов всему кварталу Сен-Жермен.
— Я прошу, Ваше Величество, пояснить вашу мысль,— недовольным тоном возразила она.
— Сплетни соединяют ваше имя с именем полковника Ласаля!
— Это клевета, Ваше Величество!
— Очень возможно, но только странно что-то, чтобы всем в одно и то же время пришла мысль сплетничать только о вас. В этом отношении вы, вероятно, самая несчастная из дам: ведь только что у вас был скандал с адъютантом Раппа. Должно же это когда-нибудь иметь конец! Ваше имя? — обернулся он к другой.
— Мадемуазель де Перигор!
— Сколько вам лет?
— Двадцать лет.
— Вы слишком худы, и ваши локти красны… Боже мой! Мадам Буамезон, неужели вы не можете являться ко двору в чем-нибудь другом, а не в этом сером платье с красным тюрбаном и бриллиантовым полумесяцем?
— Но я ни разу еще не надевала его, Ваше Величество!
— Ну, значит, у вас есть другое такое же, потому что я уже успел несколько раз видеть на вас одно и то же! Никогда не показывайтесь в этом костюме при мне! Мсье де Ремюса, я дал вам хорошее жалованье. Почему же вы так скаредничаете?
— Я проживаю сколько нужно, Ваше Величество!
— Я слышал, что вы продали ваш экипаж? Я даю вам деньги совсем не для того, чтобы вы их сберегали в банках! Вы занимаете высокий пост и должны жить соответственно вашему положению. Я желаю, чтобы у вас снова был экипаж, когда я вернусь в Париж. Примите к сведению! Жюно, бездельник! Я слышал, вы записались в азартные игроки и совершенно проигрались? Не забывайте, что карты — самая трудная дорога к счастью!
— Кто же виноват, Ваше Величество, что мой туз был побит четыре раза сряду!
— Та-та-та, да вы еще совсем дитя, не знающее цены деньгам. Сколько же вы задолжали?
— Сорок тысяч, Ваше Величество!
— Отлично, идите к Лебрену и там узнайте, не может ли он уладить всё это. В конце концов, ведь мы были же вместе под Тулоном! Вы и Рапп — притча во языцех моей армии! Но довольно карточной игры! Я не люблю открытых платьев, мадам Пикар. Они не идут даже молодым женщинам, а вам носить их просто непростительно! Теперь, Жозефина, я иду в свою комнату и прошу вас прийти ко мне через полчаса почитать мне на ночь. Несмотря на усталость, я приехал к вам, раз вы высказали желание, чтобы я помог вам принимать и занимать гостей! Вы можете остаться здесь, мсье де Лаваль, потому что ваше присутствие тут необходимо.
Дверь захлопнулась за Императором, и каждый, начиная с императрицы до последнего служителя, вздохнул глубоким вздохом облегчения. Дружеская болтовня возобновилась, снова раздались шорох карт и звон металла. Словом, всё пошло так, как было до прихода Императора.
16. В БИБЛИОТЕКЕ ГРОСБУА
Теперь, читатель, я приближаюсь к концу моих не совсем обыкновенных приключений, пережитых мною со времени моего приезда во Францию, приключений, которые сами собою могут представлять некоторый интерес, но этот интерес, конечно, затмевается личностью Императора, стоящей на первом месте в моих записках.
Много лет прошло с тех пор, и в своих мемуарах я старался вывести Наполеона таким, каким он был в действительности. Наблюдая его слова и поступки, я чувствовал, что моя собственная личность совершенно стушевывалась. Теперь я попрошу вас сопутствовать мне в экспедиции не Красную Мельницу и последовать за событиями, которые произошли в библиотеке Гросбуа.
