Константин Вронский - Сибирский аллюр
– Я бабьих приказов не слушаюсь! – озлобленно выкрикнул Ермак.
– А это не приказ, просьба это нижайшая, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя… На колени б пред тобой упала, если бы казаком не была! О Сибири подумай… Тебе великое предначертано, а ты со мной из-за ничего рядишься!
Задели ее слова Ермаково сердце или нет? Атаман обернулся к Марьянке и протянул к девушке здоровую руку.
– Помоги мне! – попросил он тихо.
– Так останусь я Борькой?
– Да.
– А Машков?
– Я постараюсь забыть обо всем.
Она вновь подошла к нему, подхватила и потащила по степи. Марьяна верила Ермаку, хотя девушке и не понравилось, как он сказал о том, что постарается забыть. Постарается… как дверь в избу открытая, через которую всегда сбежать можно.
Машков проскакал мимо, так и не заметив их в сумерках. Он во всю мочь горланил песню, болтал ногами, счастье ослепило его настолько, что мир вокруг и не интересовал его вовсе.
Лупин осторожно, на расстоянии, следовал за атаманом и дочерью. Когда они приблизились к лагерю, и казаки, дико размахивая руками, окружили Ермака и Марьянку, Александр Григорьевич тишком проскользнул в шатер гаремный и стащил отца Вакулу с шелкового дивана.
– Кажется, Ермака ранили! – прокричал новоявленный дьяк и с великолепным актерским просто талантом взъерошил волосы. – Они в лагерь его несут, я сам видел! Батюшка, давай, вставай же, одевайся. Может, помолишься за душеньку атамана славного?
Уставший от игр любовных, поп похрапывал на диване, когда Лупин сообщил ему страшную новость. Выругавшись так, что бросились врассыпную представительницы освобожденного гарема, Кулаков торопливо принялся одеваться. Он как раз обряжался в фелонион, вышитый наплечник, когда казаки внесли атамана. Хорошенькие татарочки с визгом разбежались по шатру.
– Ну, я ж говорил! – в отчаянии воскликнул Лупин, великий мастер скоморошьего представления. – Ранен он!
Машков с Марьянкой тоже протиснулись в палатку.
– Стрела, – заговорил Иван. – Какой-то татарин умирающий атамана подстрелил! Александр Григорьевич, вытащи стрелу-то!
– Господь свидетель, – сочным басом пропел отец Вакула. – Гореть твоей душе в геенне огненной, коли стрелы не вытащишь…
Рука Ермака вся пульсировала от боли, скорей всего, стрела нерв какой задела. Лупин склонился над атаманом, осмотрел предплечье, осторожно потрогал стрелу. Ермак сдавленно охнул.
– Сможешь, Александр Григорьевич? – спросил он устало, но твердо.
– Глубоко засела. Вырезать придется.
– А яд?
– Если бы наконечник отравлен был, лежал бы ты сейчас не здесь! Яд татарский сначала легкие убивает. Так что все остальное, сам понимаешь, быстро происходит.
Ермак немного успокоился. Значит, жить будет. Раны быстро затянутся, шрамы на теле его лучшее тому доказательство. Поход сибирский дальше продолжится – до Сибиря, до города Кучумова!
Он откинул голову, выискивая глазами Марьянку. Она стояла рядом с Машковым в грязной казачьей одежонке, а он думал о белом ее теле под грубой дерюжкой, о ладной груди и крестике с речными жемчужинками… Эх, голой бы девку увидеть!
– Может, снадобье тебе снотворное дать? – спросил Машков.
– Я что, слабак сопливый? – буквально прорычал Ермак в ответ.
– Лупину глубоко резать-то по-живому придется. Ну, Ермак Тимофеевич!
– Я много чего и так вынес… – выдохнул Ермак мрачно, и только Марьянка поняла его сейчас. – Так что уж потерплю.
Лупин работал споро. Небольшим, остро заточенным ножом вырезал он наконечник, прочистил рану.
– Пусть вся грязь выйдет, – сказал он. – С кровью. Тело само себя очистит…
Отец Вакула, решивший поддержать Ермака молитвой, получил сильный и обидный пинок и отступил в глубь шатра. С улицы несся растревоженный гул голосов. Кругом все уж знали, что Ермак ранен, татарин умирающий, дескать, постарался. Сотни казаков бродили по полю битвы, безжалостно добивая раненых противников.
Онемев от ужаса, сидел Лупин рядом с Ермаком на диване. «Моя в том вина, – думал он. – Сначала я Ермака настропалил «Борьку» посреди ночи искать. Вот он и нашел Марьянку в объятиях Машкова. С того все и началось. Хотел спасти, а вместо того ад всем устроил. Что-то еще станется?»
Кровь действительно вымыла всю грязь из раны Ермака, и тогда Лупин наложил чистую повязку.
– А ты – умелец, как я погляжу, Александр Григорьевич, – еле слышно произнес ослабевший от потери крови атаман. – Дьяком ты уже заделался… Может, когда и епископом Сибирским станешь!
– Аллилуйя! – проорал из темноты обиженный казачий пастырь. – А я еще монастырь отстрою…
– Ага, для татарочек своих!
– Ибо написано: возлюби ближнего! Ермак Тимофеевич, я слов сих точно держусь, на ветер не бросаю…
– Меда несите! – крикнул Ермак, поднимаясь. Повернулся к Марьянке, оглядел медленно. Машков облился холодным потом…
Заметив состояние друга, Ермак рассмеялся. Такого смеха Машков у товарища своего еще ни разу не слышал…
Пару дней все шло, как ни в чем не бывало, жили, как живут воины, одержавшие великую победу. Стали укрепленным лагерем, выставили конные караулы, что патрулировали берег Тобола и иногда наталкивались на отдельные отряды Маметкуля. Те, впрочем, в битву вступать не спешили.
Торжественно предали земле погибших товарищей – пятерых казаков и одного толмача, потери, о которых даже не говорили. Сотники велели вытащить ладьи и плоты на берег. Их предстояло волочь по суше, чтобы миновать каменный порог, способный погубить ладьи.
Машков нашел славное место, широкое, песчаное, здесь ладьи без труда можно будет сволочь в воду.
Ермак уже на следующий день после битвы принял у себя взятого в плен князя Таузана и его всадников. Они вместе разделили походную трапезу, выпили хмельной браги. Только Таузан не пил – мусульманин, а против заветов Аллаха, как и против рожна, не попрешь. Вместо этого князю дали чашу с кумысом, а Ермак даже позволил ему подыскать красавицу из его же собственных жен в придачу с подарком.
– Мы ж с тобой мужики, Таузан, – с ухмылкой произнес Ермак. – А без бабы какая ж жизнь? Наказание божье. Да и не враг ты мне, так почему я должен держать тебя за врага? Я с Кучумом воюю, только с ним одним! А он вас всех за червей навозных держит, чтобы и дальше за жизнь свою безбожную цепляться! На крови правит, паразит!
Старая тактика, удачно испробованная на Япанче: давайте обнимемся, друзья, и станем, как братья! Да не воюем мы с вами, освобождаем! Ну, а те, кто не хочет свободным быть, не обессудьте – мой меч, ваша голова с плеч! Ну, неужто выбор так тяжел?
Но Ермак пошел еще дальше в своей хитрости: велел тридцати ливонцам зарядить ружья и расстрелять небольшое стадо скота, взятого вместе с добычей, с такого расстояния, с какого стрела ни за что не попала бы.
