Константин Вронский - Сибирский аллюр
– Кто ж переживет такое, Ваня? – глаза Ермака смотрели с неприкрытой злостью, и Машков со страхом понял, что при падении зимой на обледенелую землю Ермак заметно в уме повредился. «Это больше не Ермак, не мой то друг. Это – дьявол, который только выглядит, как Ермак Тимофеевич! Господь Всемилостивейший, и как с таким Мангазею завоевывать?»
– Ты с ума сошел, Ермак, – прошептал Машков. Новый пушечный залп поглотил его слова. Ермак лишь видел, как шевелятся губы Ивана. А потом Машков сжал покрепче саблю, изготовившись к борьбе.
Никогда не говорите, что попы только молиться горазды. Вакула Васильевич Кулаков, привыкший заботиться о вверенном ему Богом стаде душ казачьих, не задавался вопросом, что там меж Ермаком и Иваном творится. Он просто подскочил к бывшим товарищам, изо всей силы приложил Ермака древком стяга по голове, пнул Машкова сапогом в живот, а когда оба рухнули на землю, ухмыльнулся довольно и рявкнул густым басом:
– А ну, ребятушки, во имя победы Спаса нашего впере-о-о-од!
Это была та самая команда, которую как раз и собирался отдать Ермак, да вот, на беду, с Машковым не вовремя сцепился.
Так князь Таузан и шестьдесят девять его всадников оказались в казачьем плену. В ожидании, что распахнутся сейчас перед ними врата в царство смерти. Но их не тронули, что показалось татарским воинам чем-то совсем уж небывалым.
– Пленные пусть живут, – еще перед битвой наказывал Ермак Тимофеевич. – Они по всей земле разнесут весть о нашей славе.
Сегодня бы это назвали психологическим ведением военных действий.
В то утро в руки казаков попали лошади из табунов князя Таузана, меньше, конечно, чем ватага втайне надеялась – всего девяносто скакунов, а что это такое для тысячи человек, которые каждую ночь видели лошадей во сне. Но вместе с лошадьми в казачьи руки попали шатры, оружие, бочажки с медом и… маленький гарем князя из семнадцати очаровательных чернооких молоденьких татарочек.
– Руками не лапать! – решил для себя непростую задачу отец Вакула, первым оказавшийся на месте. – Кто к ним притронется, того гром небесный и впрямь еще размажет! Александр Григорьевич, присмотри-ка за красавицами!
Счастливейший в мире отец, ибо увидеть довелось Марьянку живой, Лупин выставил перед палаткой гаремной еще двух караульных, а сам устроился на подушках между семнадцатью трепетными, пугливыми, но уже поглядывающими с любопытством женами Таузана. Понимая, до чего ж тяжело было отцу Вакуле принять такое решение. Тут и удар хватить может…
Ермак и Машков пришли в себя, когда битва была уже почти выиграна. Они лежали у ладьи, казаки рыскали по лагерю, больше заботясь о добыче, нежели о своем атамане. Только раненые и убитые были вокруг них, дико стонали еще живые, ползли по степной траве и молили о помощи.
Бывшие товарищи молча переглянулись. И оба подумали об одном и том же: мы проворонили нашу величайшую победу! Мы, атаманы этой ватаги! Если о позоре таком узнает кто, от смеха, как есть, лопнет.
– Ермак Тимофеевич… – с дрожью в голосе прошептал Машков. – Я убью этого чертового попа!
– Нет, Иван, мы молчать будем, словно воды в рот набрав, – недобро улыбнулся Ермак. – Мы о многом промолчим…
Через час к Ермаку уже подводили плененного Таузана. Священники служили благодарственный молебен, только вот казачьего пастыря меж ними не наблюдалось. Он лежал в гаремном шатре на диване, и семнадцать стройных красавиц кружили рядом.
Кто сказал, что в рай можно пробраться только после смерти?..
Вечером, услав Машкова с конным казачьим разъездом, Ермак отправился на поиски Борьки. Решение было принято… Старый друг был для него важнее смазливого белокурого паренька с Волги.
Он нашел Марьянку на поле боя, которое по-прежнему было словно усыпано телами раненых и убитых. Никто не заботился о них. Живые истекали кровью, сначала они кричали, потом жалобно стонали, а затем молча ждали приговора судьбы. Марьянка сидела на трупе лошади и перевязывала культю ноги маленькому татарину. С благодарностью желтолицый воин поглядывал на готового помочь юного казачка.
– Мужика себе нового подыскиваешь? – грубовато поинтересовался Ермак. – Казака тебе уже не хватает, как видно?! Теперь за татар принялся?
Атаман с силой пнул раненого. Тот вскрикнул и откатился за убитую лошадь. Там и замер. Марьянка молчала. Отложила только полотняные тряпки в сторону, выхватила из-за пояса кривой нож и положила на колени. Глаза Ермака опасно сузились.
– Потягаться со мной собрался? – спросил он угрожающе негромко. – Ты, сукин сын, ножичком мне угрожаешь?
– Когда-то ты называл меня своим братом, – Марьянка холодно глянула на Ермака. – Я и не знал, как прославленный Ермак Тимофеевич разговаривает со своими братьями! Видно, с тобой надо быть ко всему готовым.
– Вот и готовься, чертово отродье! – выдохнул Ермак. – Казачий суд над тобой вершится, и этот суд – я! Ты приговариваешься к смерти!
– Слышу. Только позволь узнать, за что? – Марьянка была совершенно спокойна.
«Он не боится меня, – с изумлением понял вдруг Ермак. – Он знает, что сейчас умрет, и сидит с таким видом, словно ему кусок конской колбасы пообещали. Какое хладнокровие! Ох, парень, и что ж ты с Машковым так грешно слюбился? Что из тебя станется?»
– Ты любишь Машкова? – Ермак, наконец, смог выплеснуть самую страшную свою боль. Выплеснул слова, за которые и смерти предать мало…
И Марьянка ответила:
– Да, я люблю Ивана Матвеевича…
– И ты так просто говоришь об этом? – закричал Ермак. Выхватил нож, но попятился, кинжал в руках Марьянки сверкал опасно. – Я видел вас! Сегодня ночью! Голых, под одной попоной!
– Все верно, – не колеблясь ни секунды, призналась Марьянка. – Впервые мы были вместе, но отныне так всегда и будет…
– Это было в последний раз! – Ермак уже не владел собой. – Я не позволю тебе и дальше смешивать Машкова с грязью!
Он взмахнул ножом и в тот же миг во вскинутую руку вонзилась стрела. Кинжал выпал из разжавшихся пальцев Ермака, он резко развернулся, но стрелка видно не было… Кругом только раненые, больше думавшие о том, как выкарабкаться из цепких лап смерти, а не о том, кого бы избрать мишенью для меткой стрельбы.
– Это тебя не спасет! – проскрипел зубами Ермак. Попытался вырвать стрелу из раны и только скорчился от боли. Лишь опытному коновалу под силу вырезать наконечник, а если стрела была пропитана ядом…
– Я прикажу утопить тебя в Тоболе на глазах у Машкова.
– Только за то, что я люблю его?
– Ты, проклятый ублюдок! – Ермак весь дрожал от ярости. – Среди моих казаков содомской любви нет места!
