Главная роль - Юлия Викторовна Чернова
— Человек, умудренный годами. Известный добрым правом. Увы, слабым здоровьем.
— Сенатор Нерва? — перебила она.
По-видимому, знала о подозрениях супруга.
Максим не стал отрицать. «Из учебников истории известно: Домициана все-таки убьют, а Нерва сделается императором».
— Скажи, — Домиция внимательно посмотрела на него. — Сперва ты явился во дворец, желая выдать заговор. А теперь примкнул к заговорщикам. Что заставило тебя так поступить?
Максим помедлил и сказал откровенно:
— Жестокость Домициана.
— Жестокость, — негромко подтвердила Августа. — Сколько жертв.
Отвернувшись, произнесла чье-то имя, Максим не расслышал. Вспомнил о казненном актере, которого, по слухам, Домиция любила.
— Не осмеливаюсь противиться воле богов, — медленно и веско промолвила императрица. — Неумолимые парки[31] прядут нить жизни, они же обрезают ее. Спорить с ними не под силу никому из смертных.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. «Кажется, именно я поддержал императрицу и составил заговор, — думал Максим. — Вот тебе и роль личности в истории!»
Домиция произнесла только одно слово:
— Кто?
Вопрос был понятен: кто возьмется за меч?
Только теперь Максим осознал, что браться за оружие придется не ему. Уж его-то Домициан не подпустит наедине!
— Кто не побоится? — спросил Максим самого себя.
Ответ пришел почти сразу же. Домициан неумеренно жесток с приближенными. Многие простились с жизнью. Многие ощущают императорскую немилость, трепещут в ожидании казни. Этим беднягам терять нечего.
Максим обратился к Домиции:
— Слуги боятся цезаря?
— О да. Император держит челядь в таком страхе, что… Каждый тревожится, доживет ли до конца дня.
— Не захотят ли раз и навсегда избавиться от страхов?
— Убив цезаря? — с полуслова поняла Домиция.
«Великолепная женщина!»
Домиция хлопнула в ладоши. На зов явилась рабыня.
— Позови Энтелла.
Спустя несколько минут в комнату, кланяясь, даже не вошел, а проскользнул — словно тень по стене — смуглый черноглазый мужчина.
— Мой секретарь, Энтелл.
Секретарь стоял к Максиму вполоборота, демонстрируя великолепный греческий профиль. Улыбнулся — левым уголком губ. Правая половина лица, обращенная к Домиции, оставалась совершенно серьезной. Одним глазом секретарь смотрел на госпожу, другим — на Максима.
— Энтелл, — спросила императрица, — кто завтра командует часовыми?
Секретарь закатил оба глаза и замер. Спустя секунду глаза его вернулись в нормальное положение.
— Петроний Секунд.
— Утром я должна переговорить с ним.
— Да, божественная Августа.
— Чья очередь прислуживать завтра в императорской опочивальне?
Энтелл снова принялся искать ответ под лобной костью. Затем правый глаз уставился на Домицию, левый — на Максима.
— Спальника Парфения.
— Кажется, он твой друг?
— Как всякий, кто предан божественной Августе.
Оба глаза обратились к Максиму, затем — к Домиции.
— Хорошо. Разыщи его немедленно. Поговори…
Секретарь поклонился и бесшумно ускользнул.
— Энтелл… Парфений… Двоих достаточно?
— Хватило бы и одного Парфения. Но необходимо склонить на свою сторону и декуриона спальников.
— Согласятся?
— Парфений и Сатур? Думаю, да. Оба — люди мужественные… Идем!
Домиция поманила его за собой через несколько проходных комнат в отдаленные покои. Здесь царил полумрак. Светильники были погашены. Свет проникал из-за прозрачной занавеси, отделявшей вход в другой зал. По занавеси скользили тени. Обернувшись к Максиму, Домиция прижала палец к губам.
Тотчас вслед за этим раздался голос:
— Помнишь чужеземного предсказателя?
Максим тотчас узнал гортанный, с придыханием выговор Энтелла.
— Говорят, предсказание сбудется. Не далее как завтра.
— Хорошо бы, — ответил другой голос, тусклый, невыразительный. Так порой говорят люди, пораженные смертельным недугом.
— Конечно, хорошо. Только само собой ничего не исполнится.
— Верно, — согласился Парфений.
— Кому? — Бесцветный голос обрел некоторые краски; Парфений явно прозревал ответ.
— Человеку мужественному… Отважному… Найдется ли такой?
Наступила пауза. Максим ждал ответа. Судя по частому, прерывистому дыханию Домиции, невозмутимая Августа изнывала.
— Найдется ли отважный? — усмехнулся Парфений. — Лучше скажи: мудрый. Ты не по своей воле пришел ко мне, верно? Подожди, не перебивай! Сам бы ты не решился. Но того, кто тебя послал, боишься больше, чем цезаря… Молчи, слушай! Если я откажусь — не доживу до утра. Если соглашусь… Может, умру не я, а цезарь. Поверь, я достаточно умен, чтобы понять это.
— Как много слов! — не выдержал Энтелл.
Парфений хмыкнул:
— Вдруг завтра навсегда онемею?
— Глупости, — подбодрил Энтелл. — Тебе помогут. Завтра командует Секунд. Поставит таких часовых, чтобы слепы и глухи были. Клодиана знаешь?
— Помощника центуриона Септимия?
— Септимия не бойся. Петроний Секунд сообразит держать его подле себя. А Клодиан… Поддержит… если сам не справишься.
— Как пронести оружие?
— Часовые не станут тебя обыскивать.
— Не пойду же я через весь дворец с мечом или кинжалом! — вспылил Парфений.
— Придумаем. Теперь скажи… Сатур, начальник спальников… Не помешает?
Снова наступила томительная пауза. Одна тень скользила по занавеске — Энтелл ни минуты не мог постоять спокойно. Вторая не двигалась. Парфений не шевелилась. Голос его опять звучал ровно:
— Не помешает? Поможет. Давно твердит: «Дождемся участи управителя Теренция! За какую вину его распяли?»
Домиция прикоснулась к плечу Максима. Следом за Августой актер возвратился в овальную комнату. На лицо Домиции легла тень утомления, однако Августа продолжала улыбаться.
— Оружие, — сказал Максим. — Пусть Парфений перевяжет руку, будто сломал. Кинжал спрячет под повязкой.
Не знал, сам это сочинил или вычитал у Светония.
Августа Домиция несколько мгновений не сводила с него взгляда. Потом легким движением руки позволила удалиться.
* * *
Центурион Септимий не задал ни одного вопроса. Они молча шли по тускло освещенным галереям дворца. Максим искоса поглядывал на суровое лицо Септимия. Чувствовал вину перед этим человеком, ибо уже вторично ему солгал. Себе в утешение предположил, что центурион верен приказу, а не императору.
Когда-то Максим читал, как солдаты любили Юлия Цезаря. Особенно впечатлила одна деталь. Уставшие солдаты, услышав о предстоящем выступлении, взбунтовались. Цезарь, взойдя на возвышение, обратился к ним: «Граждане!» вместо обычного: «Воины!» Это так потрясло солдат, что они принялись умолять о прощении.
Максим снова посмотрел на Септимия. «В Траяне обретет повелителя, достойного преданности».
Центурион угрюмо молчал. Лишь, водворив Максима в подвал, сказал:
— Нерва? По глазам вижу, что Нерва!
— Недолго, — сказал Максим. — Полгода, год.
Стало ясно, что сейчас центурион захлопнет дверь. Максим схватил его за руку. Как бы центурион, напуганный близким воцарением Нервы, не кинулся предупреждать Домициана. Если упомянет о ночной беседе прорицателя с Августой…
«Нужно объяснить центуриону, зачем я виделся с Домицией».
— У Августы есть гороскоп…
Слово «гороскоп» Максим произнес по-русски. Подумав, перевел на латынь как «рисунок звезд».
— Составил жрец… жрец Изиды. Я хотел посмотреть. Сверить с моим. Опасения подтвердились. Планета Марс стоит… — Максим начал входить в образ Ходжи Насреддина.
Затем, спохватившись, что слушает его не глупый эмир, а неглупый центурион, перебил сам себя:
— Неважно. Словом,
