Орхан Памук - Белая крепость
Была уже глубокая ночь, а он все не возвращался из султанского шатра. Поскольку я догадывался, о чем он говорит с пашами и султаном, желающим выслушать толкование событий минувшего дня и предсказания на будущее, какое-то время я гадал, не убили ли его прямо там, на месте, и не придут ли палачи вскоре и за мной. Затем я представил себе, что он, выйдя из шатра, сразу же, ничего мне не говоря, отправился к крепости, белые стены которой сияли в темноте, благополучно миновал стражников, болото и лес и уже давно до нее добрался. Я ждал утра, без особого волнения размышляя о своей новой жизни, когда он наконец пришел. Много позже, годы спустя я осторожно выведал в долгих беседах с теми, кто был тогда в султанском шатре: он сказал там именно то, что я и предполагал. Мне он ничего рассказывать не стал; он торопился, как это бывает с людьми, которые волнуются перед долгим путешествием. Он сказал, что снаружи стоит густой туман, и я понял, что он имеет в виду.
Стараясь успеть до рассвета, я поведал ему о том, что оставил в родной стране, о том, как найти мой дом, о наших знакомых в Эмполи и Флоренции, описал наружность и характер матери, отца, братьев и сестры. Рассказывая, я вспоминал, что обо всем этом – вплоть до крупной родинки на спине самого младшего из братьев – уже когда-то говорил ему. Однако если в дни бесед с султаном мне порой казалось (как кажется сейчас, когда я пишу эту книгу), что все эти истории лишь плод моего воображения, то в ту ночь я верил: они правдивы; это правда, что моя сестра слегка заикается; правда, что на нашей одежде много пуговиц; правдив и мой рассказ о том, что видно из окна, выходящего в сад за нашим домом. К утру я обрел веру и в то, что эти истории, пусть и с большим запозданием, но получат свое развитие; может быть, Ходжа продолжит их с того самого места, на котором они прервались. Я знал, что он думает то же самое и радостно верит в свою новую жизнь.
Мы без всякого волнения, не промолвив ни слова, обменялись одеждой. Я отдал Ходже свое кольцо и медальон, который все эти годы таил от него. Медальон заключал в себе портрет моей прабабки и выцветший локон невесты; думаю, он понравился Ходже, который надел его на шею. Потом он вышел из шатра. Я смотрел, как его силуэт медленно исчезает в тумане. Занимался рассвет, мне очень хотелось спать, я лег в постель Ходжи и уснул спокойным сном.
11
Вот я и подошел к концу своей книги. Возможно, некоторые проницательные читатели, решив, что рассказ мой на самом деле давно закончен, уже отложили ее в сторону. Когда-то я и сам так думал и, много лет назад написав эти страницы, засунул книгу в дальний угол, не предполагая более к ней возвращаться. В то время я хотел посвятить себя другим историям, которые придумывал не для султана, а для своего собственного удовольствия, историям о любви, действие которых происходило в никогда не виданных мной странах, в безлюдных пустынях и ледяных лесах, а героем был заезжий купец, умеющий ловко смешаться с жителями тех стран; эту же книгу, эту историю мне хотелось забыть. Может быть, я и преуспел бы, хотя и знал, что это будет непросто после всего, что я пережил, и после всех дошедших до меня слухов и сплетен; но две недели назад ко мне пришел один гость, разговор с которым заставил меня вновь вернуться к этой книге. Теперь я понимаю, что это моя самая любимая книга, и собираюсь закончить ее так, как нужно, так, как мне хочется, и так, как я задумал.
Чтобы закончить книгу, я сел за наш старый стол. Из окна, у которого он стоит, мне было видно маленький парусник, спешащий из Дженнетхисара в Стамбул, мельницу в далекой оливковой роще, детей, играющих в саду под смоковницами, и пыльную дорогу из Стамбула в Гебзе. Зимой по этой дороге почти никто не ездит, но в другие времена года я вижу караваны, тянущиеся на восток, в Анатолию, а потом в Багдад или в Дамаск. Чаще всего мимо медленно проезжают старые, разбитые двухколесные телеги, но бывает, покажется какой-нибудь всадник, чью одежду я не могу разглядеть издалека; меня охватывает волнение, но по мере его приближения я понимаю, что едет он не ко мне. В последнее время ко мне никто не приезжает, и я знаю, что никто не приедет и впредь.
Но я не жалуюсь и от одиночества не страдаю. За годы, что я занимал должность главного астролога, я скопил много денег, женился; у меня четверо детей; наверное, приобретенные благодаря моей работе способности позволили мне вовремя почуять приближение катастрофы и уйти на покой. Я укрылся здесь, в Гебзе, задолго до того, как армия султана отправилась в злосчастный поход на Вену, как полетели после поражения головы придворных фигляров и нового главного астролога, а сам любитель животных был свергнут с престола. Построив себе особняк, я поселился в нем с любимыми книгами, детьми и несколькими слугами. Женщина, на которой я женился еще в бытность свою главным астрологом, намного младше меня; она хорошо управляется по хозяйству, избавляет меня в мои почти семьдесят лет от необходимости следить за выполнением всяких мелких дел и не нарушает моего одиночества, когда я сижу весь день в этой комнате, пишу книги, мечтаю – и вдосталь размышляю о Нем, чтобы найти правильное завершение для своего рассказа и своей жизни.
А между тем в первые годы я изо всех сил старался этого избегать. Султан несколько раз пытался заговорить со мной о Нем, но увидел, что этот предмет не доставляет мне никакого удовольствия. Мне кажется, он был этим доволен, просто его разбирало любопытство, но что именно это любопытство разжигало и насколько сильно, я так и не смог понять. Султан сразу посоветовал мне не стыдиться того, что я подпал под Его влияние и многому у Него научился. Повелитель с самого начала знал, что все книги, календари и прорицания, которые я преподносил ему столько лет, написаны Им; султан говорил Ему об этом, когда я работал, запершись дома, над созданием оружия, которому суждено было увязнуть в болоте, а поскольку Он все рассказывал мне, как и я – Ему, владыка не сомневался, что Он передал мне и эти его слова. Возможно, в то время мы оба еще не совсем запутались; во всяком случае, я догадывался, что повелитель чувствует себя увереннее, чем я. Мне казалось тогда, что султан умнее меня, знает все, что нужно, и играет в эту игру, чтобы покрепче прибрать меня к рукам. Может быть, дело было еще и в благодарности, которую я испытывал к султану: как-никак он спас меня от гнева военных, буквально взбесившихся после того поражения в болоте, вину за которое молва возложила на приносящего несчастье гяура. Узнав, что тот сбежал, некоторые требовали выдать им мою голову. Если бы султан в первые годы после тех событий задал мне прямой вопрос, я, наверное, рассказал бы ему все начистоту. В то время еще не пошли слухи о том, что я – это не я, мне хотелось поговорить с кем-нибудь о произошедшем, и я скучал по Нему.
