Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа
— Без рабства этот остров никогда не достигнет процветания.
— Остров или честолюбцы? Этот остров всегда был истинным раем без всякого рабства, а теперь он на глазах превращается в настоящий ад, в котором никто не может чувствовать себя счастливым, — с этими словами он вновь направился в таверну, давая понять, что разговор окончен. Напоследок все же обернулся и добавил: — Я молю Бога лишь об одном: если я чего-нибудь достигну, пусть он наградит меня пониманием, как у Охеды и избавит от вашего упрямства.
Пройдет немало времени, прежде чем молодой Бартоломе де Лас Касас поймет слова слуги таверны, позже превратившегося в одного из самых ловких и жестоких конкистадоров. Но сейчас ему не оставалось ничего иного, как проглотить обиду и начать обдумывать план, как бы избавиться от этой «голи перекатной», не прибегая к кровопролитию и применению силы.
Внешне город сильно переменился. Вновь отстроенные улицы были красивыми, широкими и прямыми, однако по ним по-прежнему шатались бродяги и авантюристы, способные лишь убивать, от которых действительно было необходимо как можно скорее избавиться.
Три дня спустя Бартоломе де лас Касас добился аудиенции у губернатора Овандо и представил ему свой план отправить назад в Севилью неугодных.
— Одно дело — солдаты, которые подчиняются воинской дисциплине, — заявил он. — И совсем другое — шайка расхристанных оборванцев, больше похожих на разбойников, чем на приличных людей. Нам прислали самые негодные отбросы, какие только удалось выгрести по всем тюрьмам, и пока мы от них не избавимся, нечего даже думать о том, чтобы построить процветающее и безопасное общество.
— О том, чтобы вернуть их в Испанию, не может быть и речи, — ответил губернатор. — Те, что и впрямь провинились перед законом, именно потому и здесь, что для короны желательно держать их подальше от Европы, и я не могу препятствовать желаниям их величеств. Что же касается остальных, как, например, тот же Охеда, принадлежат к знатным семьям, да и сам я состою в родстве с молодым Кортесом.
— В таком случае, отправьте их на Кубу или на Твердую Землю, — настаивал де лас Касас. — Разве они не мечтали завоевать новые земли? Так пусть завоевывают!
— И как вы себе это представляете? — спросил Овандо. — У нас уже есть Охеда, губернатор целого королевства — ну и что толку? Он даже не может установить в нем свою власть из-за отсутствия денег. А ведь он — лучший из всех!
— Ну, если все упирается в деньги — так найдите их. Воспользуйтесь вашим влиянием при дворе. Их величества охотно поддержат ваше желание освоить Твердую Землю и велят банкирам помочь Охеде. Вот увидите, как только он уберется отсюда, вся эта сволочь потянется следом.
— Банкиры не слишком любят рисковать, а последние экспедиции Охеды закончились настоящим крахом, — заметил губернатор. — Кто может обещать, что новая не завершится тем же?
— Адмирал рассказывал о сказочном королевстве Верагуа, где, по его словам, «золота больше, чем в Испании железа», — хитро намекнул де лас Касас. — Диего Мендес все уши прожужжал о невероятных богатствах этого королевства, а столь жирная приманка привлечет не одного банкира.
— Колумбу уже давно нет никакой веры. К тому же он наверняка преувеличивает.
— Даже если его рассказы — правда хотя бы на четверть, этого более чем достаточно, чтобы ослепить многих, — де лас Касас сделал широкий жест, словно пытаясь охватить все окружающее пространство. — В конце концов, этот остров — тоже одно из его «преувеличений».
Брат Николас де Овандо пообещал подумать над его предложением и даже позволить Диего Мендесу снарядить корабли на помощь вице-королю. Впоследствии он действительно исполнил и то, и другое, рассудив, что оба решения пойдут лишь на пользу его собственным интересам.
Анакаону казнили, на острове воцарилось спокойствие — самое время для того, чтобы очистить Санто-Доминго от бродяг, мятежников и авантюристов, не трогая добропорядочных граждан, которых волновали лишь собственные земли и индейцы.
А кроме того, самое время помочь Колумбу вернуться в Испанию, откуда он вряд ли когда-нибудь доберется сюда, учитывая его преклонный возраст и грандиозный провал последней экспедиции. Таким образом, одна из самых серьезных угроз, висевших над зарождавшимся доминиканским обществом, будет ликвидирована.
С другой стороны, его привлекала мысль избавиться от возмутителя спокойствия Охеды, единственного человека, чьи репутация и характер могли затмить губернатора.
И наконец, Овандо лелеял надежду, что при удачном стечении обстоятельств брат Бернардино де Сигуэнса решит отправиться миссионером в неизведанные земли, к большому удовольствию губернатора, и с этого момента он сможет править островом по собственному разумению, а народ будет восхвалять его за то, что принес мир и прогресс.
Если привезти сюда индейцев-карибов с Лукайских островов вместо бесполезных таинов, и так уже вырезанных почти поголовно, Эспаньола станет главным производителем сахара, что сделает ее настоящей империей богатства.
Из окна алькасара открывался вид на бескрайние поля сахарного тростника, раскинувшиеся на месте недавней сельвы, и губернатор не смог сдержать улыбки, подсчитывая огромное количество сахара, которое он сможет отправить в Севилью, когда весь остров станет одной гигантской плантацией.
— Это тоже своего рода золото, которое сделает нас богатыми, — сказал он себе. — Сладкое золото.
11
Одна супружеская пара колонистов решила отказаться от идеи поселиться на необитаемом острове из-за болезни дочери и предпочла высадиться на Эспаньоле. На третий день к вечеру «Чудо» снялось с якоря, и Сьенфуэгос попросил нового капитана, Иньяки Доньябейтиа — рослого и румяного баска, почти столь же немногословного, каким был Моисей Соленый — взять курс на Санто-Доминго, до которого предстояло добираться около пяти дней.
Дождавшись захода солнца, они бросили якорь недалеко от берега, в дальнем конце прекрасного пляжа, что тянулся вдоль берега к югу от столицы. Здесь они высадили дона Луиса де Торреса и всех тех, чье путешествие заканчивалось в Санто-Доминго.
Это было грустное прощание — как для Ингрид, так и для канарца, поскольку оба в полной мере осознавали, что едва ли когда-нибудь еще встретят дона Луиса, своего дорогого друга, ставшего для них почти братом.
И вот теперь, после стольких долгих бесед, после стольких пережитых вместе невзгод, им предстояло тяжкое прощание, словно с частью самих себя. Немка потеряла счет, сколько раз Луис утешал ее в самые горькие минуты, а Сьенфуэгосу никогда не забыть, что он оказался первым человеком, заставившим почувствовать себя чем-то большим, чем полудикий козопас.
