Тайна Моря - Брэм Стокер
Поначалу в выражении ее лица — в движении губ, в том, как раздулись ноздри, — чувствовалось возмущение. Затем ее лоб нахмурился в размышлениях; все это немало говорило о ее характере, чего я не преминул заметить. Однако внутренняя война шла недолго: разум какими бы то ни было средствами возобладал над порывом. И я видел логику, что привела к озвученному выводу:
— Ты хочешь докладывать обо мне Дяде Сэму.
— Почти! — ответил я и поспешил объясниться прежде, чем настрою ее против. — Помни, моя дорогая: твоя страна вступила в войну, и, хоть в настоящий момент ты в безопасности — в стране, дружественной к обеим сторонам, — везде хватает злоумышленников, которые воспользуются чем угодно необычным к своей выгоде. Благодаря изумительному подарку родине ты стала всенародной любимицей и завоевала миллионы друзей — и предложений, — но обрела и сонмы врагов. Ведь ты подарила не больничный корабль или карету скорой помощи. Твой дар относится непосредственно к военным действиям и разжигает ненависть; вне всяких сомнений, некие люди уже сплотились, чтобы причинить тебе вред. Этого допустить нельзя. Твои друзья, твоя страна в целом предпримут что угодно, лишь бы этому помешать, но они будут бессильны, если ты скроешься там, где они тебя не найдут.
Пока я говорил, Марджори пристально наблюдала за мной — без враждебности, а с искренним интересом. Когда я закончил, она тихо сказала:
— Все это очень хорошо; но теперь ответь, милый… — И как меня взбудоражило это слово! Впервые она назвала меня так. — Это Сэм Адамс внушил тебе все эти доводы — или они твои собственные? Не подумай, что я придираюсь; я хочу понимать, что происходит. Поверь, я готова на все, что ты пожелаешь, если этого желаешь ты, и я благодарна за заботу. Но не хочу, чтобы ты только пересказывал слова политиков моей родины.
— Что ты имеешь в виду?
— Дорогой мой, откуда тебе знать об американской политике, чтобы понимать, что кое-кто не погнушается использовать любое преимущество. Все, к чему проявляет интерес общественность, может послужить орудием в их беспринципных руках. Что ж, если б приспешники партии войны желали устроить настоящее представление, они могли бы собрать моих ухажеров в новый батальон.
— Но ты же не считаешь таким все свое правительство поголовно? — возразил я.
В ответ она улыбнулась.
— О нем я мало знаю. Партии всюду одинаковы. Но, конечно, в Вашингтоне люди не действуют так же, как мелкие политики. И еще одно. Не подумай, будто я причисляю Сэма Адамса к их братии. Он служит стране и следует указаниям своего начальника. Как он или кто угодно в его положении может знать изнанку ситуации, не считая того, что он узнаёт из весточек с родины или подмечает в происходящем, если достает смекалки?
Мне показалось, она склоняет меня не доверяться американскому посольству, поэтому я прервал ее раньше, чем она закончила. Раз я был не вправе раскрыть Марджори свой источник информации, приходилось убеждать ее другими аргументами:
— Дражайшая моя, оставь в покое политику, хоть американскую, хоть любую другую. При чем тут политика?
Она удивленно распахнула глаза, она соображала лучше меня.
— Конечно же, при всем! — с уверенным видом заявила она. — Если мне и желают зла, то из-за политики. Не верю, что в мире найдется человек, желающий мне вреда по личным причинам. О, дорогой, не хочу об этом говорить, даже с тобой, но я всю жизнь старалась помогать людям незаметно. Мои опекуны расскажут, сколько денег я просила у них для благотворительности; я и лично делала все, что в силах женщины. Я побывала в самых разных больницах и богадельнях; в моем собственном доме проводятся уроки для девочек, чтобы они росли счастливыми и грамотными. Арчи, не подумай обо мне плохо, словно я хвастаюсь, но я не перенесу, если ты решишь, будто я не чувствую ответственности за свое богатство. Я всегда считала его своей миссией и надеюсь, дорогой мой, со временем это бремя и доверие разделишь и ты!
До сих пор я думал, что не могу полюбить ее еще больше. Но, услышав ее слова, распознав за ними высокую цель, увидев, с каким нежным смущением она это рассказывает, я понял, как ошибался.
Она с любовью посмотрела на меня и, взяв мою руку в свои, продолжила:
— А значит, кто может желать мне зла, как не политики? Я бы поняла, если бы мне хотели отомстить испанцы, — ведь я сделала, что могла, чтобы помешать им губить и пытать своих жертв. И я бы поняла, если бы наши бессовестные политики пытались воспользоваться моим именем в своих целях, хотя и не навредить. Я хочу держаться подальше от политики и честно тебе говорю, что так и будет, если у меня получится.
— Но, дорогая Марджори, я считаю, что могут быть — что есть — испанцы, желающие тебе зла. Будь ты в Америке, тебе бы ничего не грозило, ведь во время войны там каждый иностранец взят на заметку. Здесь же, на нейтральной земле, иностранцы свободны в действиях; за ними не следят, ни в чем не подозревают. Если бы такие злодеи были — а мне сказали, что они есть, — они бы могли причинить тебе вред раньше, чем кто-нибудь раскроет их замысел или успеет их остановить.
В ответе Марджори во всей красе предстала врожденная независимость ее народа и характера:
— Мой дорогой Арчи, я происхожу из рода людей, которые сами куют свою судьбу от колыбели до могилы. Мой отец, мой дед и мой прадед были первопоселенцами в Иллинойсе, в Кентукки, в Скалистых горах и в Калифорнии. Они каждый час своей жизни знали, что рядом рыщут коварные враги, но ничего не боялись. И я не боюсь. В моих жилах бежит их кровь и громко дает о себе знать, когда заходит речь о страхе. Они оберегали свои жизни собственной смекалкой, собственными руками; моя смекалка ничем не хуже. Я не боюсь никаких врагов, тайных или явных. Больше того: при мысли о тайном враге во мне пробуждается азарт моего народа — и я хочу дать бой. А тайный бой в наш век доступен для женщин. Если враги плетут заговор, я сплету контрзаговор; если они следят за каждым моим шагом, чтобы застать врасплох, я всегда буду настороже. В наши дни женщина, за редким исключением, не может
