Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Чего же билась крепко со стрельцами? Десятника Наумку Докучая постреляла до смерти? – спросил Афанасий Козинский, почти поверив в историю княжны Лукерьи. Вот только причины, отчего она до сего дня не оставила воровское войско…
– Я была оставлена Ромашкою поначалу в Самаре под постоянным присмотром пушкаря Ивашки Чуносова, а после побега казаков из-под Синбирска атаман перевез меня на переволоку быть при тамошнем стане. Для того случая, если придется ему бежать на Понизовье, так и меня бы с собой забрать, не извращаясь в Самару. – Княжна Лукерья говорила неспешно, подробно, сама с надеждой в душе подумала: «Мне бы только этих мужланов уговорить живу оставить, а уж старого князя Милославского, если до того времени не удастся как-то сбежать от стражи, и вовсе вокруг пальца обведу. Он, должно, помнит меня… малолетнюю девочку при живом еще батюшке».
Вошел Назарка Васильев, а в руках аккуратная меховая из зайца шапка женского покроя, подал княжне Лукерье с почтительным поклоном и с какой-то скрытной улыбкой, будто ведал о княжне что-то тайное, да помалкивает, себе на уме. Княжна Лукерья встала, перекрестилась на образа с иконой Божьей Матери в центре, как бы прося прощения, что сидела перед чужими мужчинами с непокрытой головой, а теперь еще и надеется на ее помощь в избавлении от возможной новой неволи. Надела шапку – чуть тесновата на толстую косу, да не беда, будет случай, другой обзаведется.
– На Переволоке этой ночью, переодевшись казаком, с помощью Господа, добыла коня у караульных, уснувших у костров, да и пустилась в дорогу. Хотела мимо Надеина Усолья проехать на Синбирск, да ваши стрельцы из кустов накинулись. Порешила, что на разинских стрельцов вновь наскочила… Не зря говорят, что молодые по выбору мрут, а старые поголовно, пыталась отбиться, чтобы волю обрести, не знаючи истины, и десятника из пистоля застрелила. Молить Господа буду, чтоб простил невольное убийство государева ратника… – Княжна Лукерья умолкла, снова перекрестилась, как бы отметая прочь возможные еще какие-нибудь сомнения у стрелецкого головы, со вздохом проговорила: – Теперь поесть бы да поспать – всю ночь в седле провела.
– Поесть сыщется что, дочь княжеская, – ответил уже более приветливым тоном Афанасий Козинский. – А спать недосуг – уходим на стругах в Белый Яр. А ухваченных разбойничков свезут в Синбирск на спрос к воеводе князю Милославскому. – Стрелецкий голова встал, отдал приказание Тимофею Давыдову с московскими стрельцами возвращаться в Синбирск, а сам он со своими стрельцами и с самарскими Аристова возвращается в Белый Яр.
– Не словили атамана Ромашку – будет гнев от воеводы на мою голову, – сокрушенно проговорил Афанасий Козинский, вылезая из-за непокрытого скатертью стола, желтого от постоянной скоблежки ножом для пущей чистоты. – Так лучше тот гнев княжеский слушать издали, когда он будет читать мою отписку о минувшем сражении. А ты, Тимофей, объясни, что за большим туманом не было возможности всех воров перехватать, окромя тобою привезенных… Пущай теперь сам гоняется за казаками по лесным чащобам, аки волкодав за волчьей стаей! Просил я у него тысячу стрельцов московских, он дал мне три сотни всего, вот и не было силы ратной накрепко офрунтить воровское становище. – И повернулся к пятидесятнику Васильеву. – Назарка, сведи княжью дочь в какую-нибудь избу, чтоб покормили наскоро. К обеду уходим из этого змеиного логова! Здесь каждый отрок на нас злой рысью смотрит, мало зубы не оскаливает!
Когда княжна Лукерья вышла вслед за Назаркой, Афанасий Козинский глянул в нахмуренное маленькое личико усатого казанского стрелецкого головы, криво усмехнулся и с каким-то ехидством сказал в напутствие:
– Свези эту княжну до князя Ивана Богдановича бережно, с рук на руки передай, чтоб не вышло какой порухи государеву делу. Пущай сам князь решает, как дальше с ней быть – на правеж ставить альбо к белой ручке губами прикладываться. Они легче опознают друг дружку по запаху – одной масти.
– Ручка у княжны Мышецкой крепкая, до сих пор тот стрелец, должно, холодной водой к щеке примочки делает, – усмехнулся Тимофей Давыдов, про себя отметив, что стрелецкий голова Козинский не очень-то ласково отзывается о княжеском роде. Он изрядно наклонился, чтобы не стукнуть головой о притолоку в дверях, вышел на заросшую травой улицу с колеями от телег – стрельцы, похватав все, что было в скудном казацком обозе, потянулись из Надеина Усолья к волжской протоке, где их ждали на струги…
* * *
Проводив княжну Лукерью, Михаил Хомутов с минуту стоял и слушал удивительную предутреннюю тишину окрестного леса. Из соседней землянки вышел Никита Кузнецов, с хрустом потянулся, словно медведь после долгой зимней спячки.
– Чисто рай земной, – проговорил тихо Никита. – Даже птицы еще не встряхнулись ото сна. И тебе не спится? Привиделось что во сне?
– Луша уехала в Усолье раненых перевязывать, – пояснил Михаил и неожиданно прислушался. Никита перестал выворачивать собственные руки в плечах, повернул всклокоченную со сна бородатую голову в южную сторону, весь обратился в слух.
– Скачет верхоконный. Должно, нарочный от Переволоки, – определил на звук Никита и подергал бровями. – Такую рань…
– Неужто у Степана Тимофеевича что стряслось, нас упреждает? Ты побудь здесь, я кафтан накину, в одной рубахе свежо.
Когда поспешно накинул кафтан и опоясал себя, не забыв сунуть за пояс саблю и пистоли, прибывший всадник уже остановил коня неподалеку от срубовой избы, в которой разместился походный атаман Роман Тимофеев и неразлучный с ним верный кавказец Ибрагим.
– Что там? – спросил Михаил у Никиты, снова выйдя из теплой землянки на свежий лесной воздух.
– Так и есть – нарочный с Переволоки. От пятидесятника Федора Перемыслова его меньшой сын Ивашка. Вошел к походному атаману незванно. Стало быть, весьма срочно. Взбужу наших стрельцов, а ты, Миша, зайди к Роману, прознай, что там стряслось.
Не успел Никита договорить, как на стареньком крыльце избы показался высокий и кудрявый Ибрагим в одном халате, наброшенном на плечи. На ногах вместо сапог широкие обрезные валенки.
– Братка Миша, зови всех начальников к атаману Ромашка! Плохой нам новость батька Степан пригнал!
У Михаила затылок похолодел, подумалось, что с самим атаманом что случилось, потом успокоил себя – если сам новость прислал, знать жив, а остальное перетерпеть можно.
