Владимир Малик - Шёлковый шнурок

Собеский через Венгрию не пошёл. Далеко. А главное — не хотел быть на побегушках у Леопольда, известного хитреца и интригана. Поэтому повёл своё войско форсированным маршем напрямик — через Силезию и Моравию.

В Холлабрунне его радостно приветствовал Карл Лотарингский, не скрывая, однако, разочарования, что у короля так мало войска.

Собеский сказал, что следом идёт гетман Станислав Яблоновский с главными силами. При этом сердце его тревожно заныло. Что, если казаки отказались идти в поход и Менжинский вернулся с Украины ни с чем? Кого тогда приведёт Яблоновский? Эту жалкую пехоту и артиллерию, которые остались в Тарновой Гуре?

Неизвестность угнетала короля. Но грусти и раздумьям предаваться было некогда.

В тот же день в Холлабрунн прибыл с франконцами граф фон Вальдек, а затем в Штадельдорфе присоединился курфюрст Саксонский.

Союзники двинулись к Тульну, расположенному в пяти милях на запад от австрийской столицы, и начали наводить наплавной мост через Дунай. Сюда подошёл с рейтарами и курфюрст Баварский.

Несколько дней кипела работа. Когда мост был почти готов, появился наконец Яблоновский. Уж лучше бы он не появлялся! Или остановился бы где-нибудь поодаль, в поле… Так нет — влез прямо в лагерь союзников, прошёл мимо австрийцев, саксонцев, баварцев, мимо штабных шатров — к самому берегу Дуная.

Собеский глянул — и у него опустились руки. Перед ним плелись уставшие, запылённые, в разбитой обуви, обыкновенные крестьяне из Ополья, Мазовии, Литвы, Белоруссии и Галиции. Протарахтели на неуклюжих крестьянских возах несколько пушек. И только две тысячи жолнеров имели пристойный вид. Среди них он заметил пана Спыхальского, узнал его по воинственно встопорщенным рыжим усам.

Краснолицые баварские рейтары, сытые и прекрасно одетые, громко издевались:

— Ха-ха-ха, вот это вояки! С ними навоюем!

— Фриц, клянусь тебе, эти польские бауэры[74] ни разу в жизни не нюхали пороху!

— Согласен, Михель, они тут же зададут стрекача, как только раздастся первый выстрел!

Слыша эти насмешки, король готов был сквозь землю провалиться.

Когда к нему подъехал Яблоновский, Собеский, не отвечая на приветствие, сурово спросил:

— Где же казаки, пан Станислав? Привёл или нет?

Высокий худощавый гетман устало покачал головой.

— Нет, ваша ясновельможность, не привёл…

— Матка боска! Я так надеялся!

— Но они идут. Полковник Менжинский сообщил, что ведёт шестнадцать тысяч казаков, — попытался успокоить вконец расстроенного короля Яблоновский. — Я не мог ждать — генерал Караффа все время торопил меня выступить поскорее. Поэтому я оставил Менжинскому проводников, а сам двинулся вслед за вами…

Собеский не поверил своим ушам.

— Шестнадцать тысяч? Не может быть!

Яблоновский обиженно пожал плечами.

— Так доложил мне гонец Менжинского.

— Но это же чудесно, пан Станислав! — восторженно воскликнул король. — Шестнадцать тысяч!

Настроение его сразу улучшилось. Даже лёгкий румянец пробился на бесцветных одутловатых щеках. Он быстро прикинул, что с казаками у него будет тридцать тысяч воинов, и обрадовался ещё больше… Не сорок, конечно, как обязался, но все же. Целое войско!

— Ты вот что, пан Станислав: вышли кого-нибудь навстречу полковнику Менжинскому. Пусть поторопится! Он должен прибыть к началу генеральной битвы!

Через час на военном совете Ян Собеский был объявлён, согласно польско-австрийскому договору, главнокомандующим объединённой армией союзников. Он сразу же отдал свой первый приказ — переправляться на правый берег. Заметил при этом:

— Панове, все наши силы, за исключением казаков, которые вот-вот подойдут, собраны в единый кулак. Ждать дальше мы не можем и не имеем права. Только в решительном бою добывается виктория, и в ближайшие дни я дам Кара-Мустафе генеральное сражение! Прошу переправлять войска и днём и ночью — без шума, без крика, чтобы не привлечь внимание противника…

Когда все вышли, Карл Лотарингский, в шатре которого проводился совет, приблизился к Собескому, по-дружески — за эти несколько дней они успели подружиться — взял под руку и сказал:

— Ваше величество, теперь мне хотелось бы представить вам человека, который во всех трех лагерях — нашем, турецком и в гарнизоне Штаремберга — чувствует себя так же свободно, как рыба в воде…

— О! Это чрезвычайно интересно! — Глаза Собеского загорелись, он быстро взглянул на Таленти, не оставлявшего короля ни на минуту. — Кто такой? Что сделал этот человек?

— Это наш лазутчик в турецком лагере. Благодаря ему и я, и Штаремберг знаем, что задумывает Кара-Мустафа. Через него я поддерживаю связь с осаждённой Веной.

— Просто невероятно! А он, случаем, не обманывает вас?

— И у меня сначала возникло такое подозрение. Однако я очень скоро убедился, что это наш преданный друг… Не знаю почему, но он люто ненавидит Кара-Мустафу. Этим чувством полно все его существо…

— Как его зовут?

— Кульчицкий.

— Судя по фамилии, он поляк?

— Возможно, ваше величество. Впрочем, сейчас вы сами спросите у него. — И Карл Лотарингский поднял звонок. На его мелодичный звук в шатёр явился адъютант. — Пригласите Кульчицкого!

Долго ждать не пришлось. Вошёл молодой стройный офицер в мундире австрийской армии.

Увидев Собеского, он на мгновение остановился, словно решая, как ему вести себя в присутствии короля, а затем твёрдым шагом, как присуще человеку, привыкшему к военной службе, приблизился и поклонился:

— День добрый, ваша ясновельможность!

Собеский вытаращил глаза. Ведь это тот же шляхтич, который так услужил ему зимой в Варшаве! И хотя на нем совсем другая одежда, ошибки быть не может. Те же серые пытливые глаза, ровный, с едва заметной горбинкой нос, короткие тёмные усики и буйный темно-русый чуб с непокорными кудрями… Вот только фамилия у него была иная…

Король удивлённо взглянул на герцога Лотарингского, спросил по-французски:

— Это и есть Кульчицкий, мосье?

— Да, ваше величество!

Собеский снова уставился на молодого офицера. Даже глаза протёр, словно не доверяя им.

— Как тебя звать-величать, пан? — спросил он наконец.

— Кульчицкий естэм, ваша ясновельможность! — вытянулся тот.

— Но разрази меня гром, если я уже не видел тебя однажды в Варшаве, и тогда у тебя была другая фамилия!

— Да, ясновельможный пан король. Вы не ошиблись. Тогда я был Комарницкий.

Король вдруг весело захохотал — да так, что ходуном заходил его большой живот, туго перетянутый зелёным шёлковым поясом с кисточками, — чем сильно смутил Карла Лотарингского, который не понимал польского языка.