Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Он обернулся. К нему, виляя ведущим колесом, на велосипеде стремительно подъезжала одетая в темную форму с фирменной шапочкой на голове почтальон, фрау Вильде. Она так торопилась, что чуть не упала. Эрих поддержал ее. Она старалась отдышаться.
– В моем возрасте тяжело развозить почтовые отправления, герр фон Ридель, их с каждым днем становится все больше. Сумка неподъемная. Наступает зима, мне скоро шестьдесят, – она печально улыбнулась. – У меня для вас заказная бандероль. Вот тут распишитесь.
Он взял тоненький синий пакет, бегло посмотрел на адрес, на синие штемпели, расписался и снова уставился на адрес отправителя. И понял: это был его черед… О нем вспомнили военные. Он почти забыл, что в свое время его зачислили в состав молодого резерва Франкфуртского-на-Одере пехотного полка. Военные приглашали его к себе. Мобилизация? Очень похоже. Тогда это означает конец мирной жизни, завершается его театральный сезон. На сцену он больше не выйдет. Рояль можно забыть. На всем ставился крест. Крест на нем, как на личности, на всех его планах. Собирайся в поход, герр фон Ридель, нордический тип, породистый ариец, горн зовет тебя! Тебе дадут в руки карающий меч. Нет, не меч, карабин, ты будешь учиться стрелять, убивать людей…
Собственно, этого приглашения он ждал, но все же надеялся… Никакой отсрочки ему уже не дадут. Война, как того и хотели великие стратеги в Берлине, расползлась по гигантским просторам России, и для успешного продвижения вперед вермахту требовались все новые и новые солдаты…
– Что вы молчите, герр фон Ридель? – дернула его за рукав фрау Вильде. – Я привезла вам неприятное известие, да? У меня немало таких бандеролей. Моего мужа тоже забрали служить. Отправили в Африку, он оказался в каком-то Тунисе, присылал мне радостные письма. Теперь замолчал. Я не знаю, что и думать. – Глаза фрау Вильде увлажнились. Она достала платочек из сумки. – Старший сын замерз под Москвой, младший сын бьется против французов, его отец, мой Хайнц, жарится на солнце в пустыне. Извините меня, герр фон Ридель, я не могу понять, зачем моего мужа послали в Африку? Там же одни негры, пальмы и обезьяны.
Эрих не знал, что отвечать. Настроение у него не просто испортилось – он не чувствовал сердцебиения, он почти не дышал. Еще пару минут назад он был ловким и дерзким слугой Труффальдино, от высказываний и ужимок которого зрители должны были смеяться до колик в животе. А что теперь? Теперь у него в животе появились колики иного рода. Его роль никому не нужна. И сам он никому не нужен…
Синяя бандероль опустила артиста с театральных небес на грешную землю. Он впервые почувствовал, что земля вращается и колеблется. Он получил приглашение к игре со смертью.
Эрих помог фрау Вильде взгромоздиться на велосипед, подтолкнул ее и, как только она скрылась из виду, медленно разорвал пакет. Перед глазами плясали строчки: «Мобилизационное предписание… Вам необходимо двадцать восьмого ноября 1942 года в семь утра явиться во двор казарм генерала Людендорфа для прохождения действительной воинской службы в вермахте. При себе иметь следующее… В случае беспричинной неявки вы будете отвечать перед имперским судом по законам военного времени…»
Это финиш, теперь ему не отвертеться… Куда его пошлют? На Восток? Увы, русские научились воевать. Они оказались не такими примитивами, «унтерменшен», недочеловеками, какими рисовала их пропаганда Геббельса. Они отбросили немецкие войска от Москвы, ведут ожесточенные бои в Сталинграде. Гитлер заявляет, что это ключевой город, через него проходит снабжение России нефтью, пшеницей. Но битва за Сталинград, похоже, завершится победой русских. И вся военная кампания в России оказалась не такой легкой, к какой привыкли немецкие офицеры и солдаты на Западе. Весь победный поход на Восток превратился в затяжную смертоносную войну с неизвестным исходом…
В самом мрачном настроении подходил Эрих к своему жилищу. Мансарду с покатым потолком он обставил новой мебелью, постелил ковры. Отец помог ему выбрать клавир, настроил его. Эрих уже опробовал новый инструмент, звучал он прекрасно. На нем разучивал новые этюды Шопена, сонаты Гайдна, исполнял пьесы собственного сочинения. И что теперь? Все это выкидывать? Клавир вернуть родителям? Но у них есть свой рояль. Взять с собой на фронт?
Он поднялся по скрипучей, натертой мастикой деревянной лестнице. Постоял перед дверью. Пахло ароматным кофе. Его сварила Блюмхен, она ждет. На патефоне вращалась пластинка, звучал веселый марш, любимый марш всех немцев «Берлинский воздух» Пауля Линке. Под такой особенно здорово гарцевать на лошади. Но Эриха не радовала ритмичная бравурная музыка со свистом, с притопыванием. В его душе звучал другой марш: трагический, медленный, с ударными аккордами, растянутый, как кладбищенская процессия, – Соната номер два Фредерика Шопена, «Похоронный марш». Послушаешь такой, и хочется лечь. Хочется закрыть глаза и на груди сложить руки…
Трагическим голосом рассказал он Луизе о мобилизационной повестке. Она прочитала, лицо у нее вытянулось.
– Это еще не конец, Эри, – она пыталась поднять его настроение. – Надо обязательно поговорить с интендантом, он к тебе хорошо относится. Он отстоит тебя. Ты нужен театру. Как мы без тебя?..
Эрих молчал, плохо прислушивался к тому, что говорила Блюмхен.
– Очнись, Эри! – настаивала она. – Не надо унывать, все еще может измениться к лучшему…
– К лучшему… – устало повторил за ней Эрих. – К лучшему возврата больше нет, Блюмхен. – Он вздохнул. – Я, конечно, поговорю с интендантом. Я обязан его предупредить. Но я знаю, что он мне ответит…
Дальше разговор не клеился. Все планы поездок в Берлин к театральным друзьям, затем в Потсдам на киностудию Бабельсберг пришлось отменить.
– Не отчаивайся, дорогой, – тихо в ухо нашептывала ему Луиза. – Я тебя не брошу, я буду ждать. Помни об этом.
– Да, я буду помнить, – соглашался он с ней. – Но ты пойми, – Эрих протяжно вздыхал, – я не смогу больше играть на сцене. Это удар, нокаут. Труффальдино во мне больше нет. Даже если получу отсрочку, не смогу восстановиться…
На следующее утро интендант театра крутил протянутую ему повестку и хмурился. Потом жестом указал Эриху на кресло и тяжело вздохнул.
– Да-да, герр фон Ридель, к сожалению, это неизбежно, – печальным голосом произнес он. – Можно было предполагать, что этим все закончится. – На лице интенданта появилось скорбное выражение. – Я предложил Гольдони, профессор Ламмер решил дать вам роль Труффальдино, вы талант. Все это так… Но у меня были сомнения… Возраст у вас мобилизационный. Отстоять вас я не в силах. – Он вздохнул. – Отсрочку может дать только высшее берлинское партийное руководство, – он указал пальцем наверх. – Меня давно предупредили. Сказали, чтобы готовил
