Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)
– Дело веры требует жертв, – уклончиво заметил епископ.
– Известно.
– И особенно, если учесть, как тяжело болен этот край схизмой.
– Бросьте. Вон та схизма, митрополит Болванович, скачет за нами. Неплохой человек.
– У этого неплохого человека отобрали за последнее время две церкви. Вот так. И не потому, что он плохой, а потому, что это – чужое влияние на земли, ещё не ставшие нашими.
– Вы разбираетесь, пан Комар… Кстати, спасибо вам за вашу бывшую пасомую. – Он откинул голову назад, будто показывая затылком на женщину, сидящую за его спиной. Усмехнулся: – Таким образом, вы для меня, по сути, то же, что для мирян тесть.
– Ну, если можно представить себе тестя, который… – грубое, резкое лицо Комара искривилось в лёгкой усмешке.
Женщина глядела на него с ожиданием и укором.
– А ведь красивая? – спросил Комар.
– Красивая. Ни в Италии, нигде я не видел таких.
Женщина была вправду красива. Безмерные чёрные глаза, длинные, как стрелы, ресницы, маленький вишнёвый ротик, снежной белизны и нежности кожа лица и детских рук. Гибкая, как змея, с высокими небольшими грудями, она, хоть и было ей неудобно, сидела грациозно, гибко, мягко придерживаясь ручкой за плечо Лотра.
– Так вот и старайся, – приказал ей Комар. – Служи своему новому пану, как и надлежит служить такому высокому гостю.
– Если можно считать гостем человека, приехавшего на год и более, – вставил Лотр.
– Мы гостеприимство не днями измеряем.
– Знаю. Сам здешний.
– Ну вот. И потому, девка, служи без нареканий и глупостей. Слышишь, Марина?
Румянец появился на лице женщины. А потом надежда, с которой она глядела на епископа, угасла. Ушла теплота, глаза сухо поблескивали.
– Вот только грустная что-то, – мягко промолвил Лотр.
– Погрустит и бросит. Она привязчивая, пан. Преданная. И на любовь охочая.
Говорили они так, словно её вовсе и не было с ними.
– А если будет кислым лицом настроение вам портить – накажите, – сказал Комар.
– Не премину воспользоваться советом, – улыбнулся кардинал. – Вот только вернёмся домой.
Женщина даже не вздохнула. Только опустила голову и отвернула её прочь от епископа. С той стороны не ехал никто, а если бы ехал, то заметил бы в женских глазах отчаяние оскорблённой гордости и отринутой привязанности, бессильный гнев и сухую ненависть.
– Кстати, – проговорил Лотр. – Позовите мне этого… доминиканца… Как же его?
– Флориан Босяцкий. Монах-капеллан костёла псов Пана Бога.
– Вот-вот…
– Собираетесь вернуться с ним?
– Зачем? Не можем же мы лишить нашего общества и приятной беседы отца Болвановича и этого… с ним… пана Цыкмуна Жабу. Он войт[18] города?
– Войт.
– И, кажется, не отличается талантом собеседника?
– Он и умом не отличается.
– Ну вот. Пока будем говорить, подбросьте им своего… Кстати, девка надёжная?
– Можете свободно говорить обо всём. Сам убедился. Впрочем, ей известно, что бывает за болтовню. А о важном можно и по латыни.
– С Богом, пан Комар.
Епископ поскакал к остальным всадникам, далеко отставшим от них. Лотр повернул голову к женщине.
– Как тебя?..
– Марина Кривиц.
В женских глазах уже не было отчаяния и гнева. Одно обречённое, почти спокойное смирение. Лотр и повернулся только потому, что она, словно поняв, что ничего не сможет сделать, крепче обняла его плечо.
– Ты не бойся, девушка. Тебе со мной будет хорошо.
– Мне со всеми было хорошо.
– И с ним?
– И с ним. С последним.
– Ну-ну… Не с первым и не с последним.
– Мне надоело это, ваше преосвященство.
– Ты будешь называть меня преосвященством и дома? – перевёл разговор на другое нунций. – Брось… Что, тебе надоели богатство, известность, сила? Лучше было б за вонючим кожемякой замужем? Ты довольно легкомысленная девка, ты хочешь жить, как следует. Так?
– Так, – усмехнулась она.
Он закинул руку назад и погладил её бедро.
– А теперь улыбайся. Вон скачет капеллан.
Доминиканец осадил возле них ощеренного коня. Худой, поджарый, с пронзительным умным взором серых глаз, он был даже симпатичен и этим взором, и змеистой, еле уловимой усмешкой. Хитрая, старая лиса. С почтительностью поглядел на женщину, поняв, что всё решено, поклонился Лотру.
– Вам удобно с ней, ваше преосвященство?
– Своё я привык ощущать телом, а не видеть на другом коне. Мне приятно, и этого достаточно.
– Ваша правда, – признал доминиканец.
В молчании ехали они дорогой. Монах только единожды бросил на кардинала пытливый взгляд, а потом ехал молча, внешне рассеянный, понимая, что собеседник заговорит первым, если захочет.
– Слава Иисусу, – внезапно очень тихо произнес Лотр.
– Я не понимаю вас, – с доброжелательной спокойной улыбкой ответил капеллан.
– Мечтаете поскорей скинуть рясу?
– И здесь смысл сказанного вами тёмен для ушей моих.
– Вы учились в Саламанке? – перешёл на латынь кардинал.
– Доктор honoris causa[19], – также по латыни ответил капеллан.
– Привет от друга.
– Какого?
– Игнатия Лойолы.
– Кого?
– Хватит, вот знак.
И он протянул монаху ладонь, а на ней медальон со змеёй, обвившей подножие креста. Змея приняла угрожающую позу, обороняя крест.
– Внутри также всё, что нужно.
– Я не понимаю только одного, – молвил монах.
– Откуда я знаю?
– Да. Откуда вы знаете, если идея братства Иисуса только зародилась в голове…
– Если идея эта – две тысячи человек, способных на всё.
– Вы и это знаете?
– Знаю.
– Такой немногочисленный круг, – изрек капеллан.
– Этот круг скоро будет самым могущественным орденом на земле. Самым могущественным, ибо самым невидимым.
– Не надо об этом. Папа ещё ничего не знает и не утвердил.
– Он скоро утвердит. Мы позаботились об этом. Кажется, он согласен…
– Боже, какой неожиданный успех.
– Почему неожиданный, – улыбнулся Лотр. – Жданный и заслуженный. Триста лет существуют францисканцы-бродяги. Нищенство снискало им людскую любовь, жизнь среди людей – знание их и влияние на них. Но они приметны, хотя бы облачением. И триста лет существует твой, доминиканский, орден. Он грызёт врагов Бога, как пёс. Начав с вальденсов и катаров, вы уничтожаете ереси, вы руководите инквизицией, но вы также на глазах. Естественно было бы создать братство, которое жило бы в миру, как францисканцы, и знало бы людей, как они, но одновременно рвало бы еретиков, как псы Господни. Искореняло бы их – не грубым топором, разумеется, – оставим его вашему… гм… теперешнему ордену, а более тонким оружием. – Он покачал медальоном: – Хотя бы вот таким. И этот орден должен быть невидимым и всепроникающим, как смерть, знать всё и вся, даже то, о чём враг страшится подумать. Тайный, могучий, не выдающий себя одеянием, с магнатом – магнат, с хлопом – хлоп, с вольнодумцем – вольнодумец, с православным – православный, но всегда – яд самого Господа Бога во вражьем теле. Невидимое войско в каждой стране, которое ведёт войны, готовит войну, убивая сильных и воспитуя малых детей, всем, что сотворил дьявол и что мы обязаны сделать оружием в защиту Господа. Стоит ли пренебрегать чем-то? А грехи наши замолят. Если бы вы не существовали, вас нужно было бы выдумать. И счастье, что вы нашлись, а Лойола, такой ещё молодой, понял, что он нужен и открылся нам.
