Геннадий Андреев - Белый Бурхан
После этого он угодил к худшему из лам, который не любил и боялся Сандана, как и вообще всех толковых лам, и появление Пунцага стало для него праздником, который он отметил тем, что избил ховрака, придравшись к пустяку, убежденный, что тот не посмеет дать сдачи и уж тем более не побежит жаловаться ширетую на несправедливость — любой лама свят, и все дела его угодны самому небу!
Когда Пунцага позвал Жамц, он подумал, что тот пошлет его в мастерскую, где лепили, отливали, штамповали, паяли и вырезали бурханов, бодисатв, будд и богинь. Это ремесло в дацане было почетным, его знали немногие, и учил лам секретам ковки и штамповки сам ширетуй, постигший священное таинство в Тибете. И, действительно, Жамц мастерски лепил из каолина богиню Дара-Эхэ,[21] сравнивая ее лик с портретом русской царицы, напечатанном на белой сотенной ассигнации.
Но ширетуй нашел Пунцагу другое дело: уже утром его ховраки сообщили с ухмылкой, что такому постельному мальчику самое место быть вечным и неизменным банщиком-прачкой у гэлуна. И расхохотались, перемигиваясь…
Пунцаг прислонился спиной к шершавой стене, взглянул на застланное серыми тучами низкое небо, медленно двинулся к потемневшему от непогоды гигантскому барабану хурдэ. Остановился, положил ладонь на рукоять и тут же отдернул ее — он не послал еще своего пожелания небу, и нужная ему молитва не ляжет поверх других. И получится не моленье небу, а баловство с машиной.
— Эй, ховрак!
Пунцаг отскочил от хурдэ и обернулся на голос — его звал сам Тундуп, лениво размахивая неизменной палкой.
— Иди сюда!
Ховрак повиновался. Остановился в двух шагах от грозного, заплывшего жиром дарги, склонил голову.
— Ты почему не работаешь, а шляешься с утра? Я уже давно слежу за тобой, и ты мне не нравишься, хубун!
— Я только хотел помолиться, дарга.
— Что?! — удивился начальник стражников, разглядывая его, как диковинку. — За тебя помолится твой лама! Кто твой лама, ховрак? Почему он плохо за тобой смотрит?
— Мой лама гэлун Жамц.
Торжествующая ухмылка скатилась с жирного лица Тундупа, будто кто смыл ее, выплеснув кувшин холодной воды.
— С-сам ш-ширет-туй? — спросил он, заикаясь.
— Да, гэцул.
Тундуп бессильно опустил руку с палкой. Он не знал, что ему теперь делать с ховраком. Огреть палкой по спине? Но как близко он стоит у ног ширетуя? Отпустить с миром? Не обнаглеет ли? Тундуп привык держать в страхе дацан, и никто ему никогда не противился: у лам свои заботы, а ховраки на то и живут за высокими стенами, чтобы смотреть только в небо, а не в манящую даль, где свобода и мирские соблазны… Да и что ему, дарге, какие-то ламы? Но — ширетуй…
— Я могу идти, дарга?
Тундуп криво усмехнулся: ховрак, а разговаривает! Даже лама любой степени святости не посмел бы вот так просто и нагло возразить дарге дацана, когда он исполняет свою нелегкую службу! А вот Жамц… Не зря ведь ходят слухи) что не сегодня завтра ширетуй будет провозглашен хамбо-ламой — живым богом, хубилганом,[22] встанет на одну ступеньку с самыми высокими ламами мира!..
— М-м Ты плохо закрыл двери храма, хубун. Может, они не закрываются из-за мусора на пороге?
Пунцаг покосился на двери дацана. Они были плотно закрыты, и два добродушных дракона, укутанные в цветные тряпки, с улыбкой смотрели друг на друга, вывалив лилово-красные собачьи языки. А Тундуп испытующе жег прищуренным глазом ховрака, поигрывая своей палкой. Он ждал возражений ховрак самого ширетуя мог позволить себе такую вольность. Но Пунцаг только вздохнул:
— Я все сделаю, дарга.
— Иди и делай!
И хотя на этот раз его палка осталась без работы, Тундуп был доволен ховрак ширетуя легко покорился ему, а значит, можно попытаться сделать из него соглядатая и доносчика. Когда лама готовится стать перерожденцем или живым богом, ухо дарги дацана должно быть настороже! Он должен все знать и видеть, как сам Будда, у которого глаза есть даже на пятках.
Молитва становилась громче. По лицам лам градом катился пот, их глаза туманились, но водопад молитвы нарастал. Потом глухо пророкотал барабан, раздался громовой рев трубы, зазвенели колокольчики, и ламы разом закрыли рты. Наступила пауза, и Пунцаг опустил черпак в большой чан с кумысом, стоящий посреди храма. Зачерпнул ровно столько, чтобы хватило наполнить до краев пиалу Жамца. Сделал это четко, быстро, заученным движением, не обронив ни капли на пол. И с радостью почувствовал, что опередил других прислуживающих своим ламам ховраков.
Жамц стер с лица обильный пот, осушил пиалу, ласково посмотрел на Пунцага. Тот снова погрузил черпак, но гэлун, обежав насмешливым взором лам, утоляющих жажду, быстро забормотал, продолжая молитву, зная наперед, что кто-то из них захлебнется кумысом и не успеет вовремя подхватить нужные слова. Захлебнулся Жавьян, закашлялся, брызгая во все стороны слюной и слезами. Пунцаг потрогал больное ухо и внутренне рассмеялся, празднуя свою первую крохотную победу над обидчиком. И хотя ламы безгрешны, Жавьяну не избежать беды: ширетуй не любит, когда портят молитву, которую ведет он.
Снова зарокотали барабаны, запела труба, изображая рев небесного слона, серебряной дрожью оборвали молитву колокольчики, и Пунцаг едва не прозевал тот крохотный миг тишины, когда надо снова наполнить пиалу Жамца. Он опять опередил других ховраков, и вторично был награжден благосклонной улыбкой ширетуя. Если выдержит темп до конца богослужения, будет удостоен подарка гэлуна и зависти, а значит, и мести других ховраков. И на третьей паузе эта месть последовала: черпак ховрака Мунко плотно придавил черпак Пунцага, и он опоздал, а молитву начал гэцул Гомбожаб… Теперь игра превращалась в пытку. Пунцаг вдруг стал неуклюж, неповоротлив, растерян и до конца богослужения ошибся пять раз!
Но Жамц и вида не подал, что оскорблен. Он только задал ламам такой темп молитвы, при котором слова сливались, как капли воды в струю, пробивающую камень. Это подрезало голоса молодых лам, еще нетвердо знающих тибетские молитвенные тексты, и сорвало голоса у старых, не привыкших петь столь высоко. Победил ширетуй и, сделав знак Пунцагу, гордо и торжественно удалился.
Чем дальше они отходили от молящихся, тем тяжелее и глуше становились шаги ширетуя, заставляя ховрака стыть в предчувствии неизбежного скорого наказания. И когда Жамц остановился у своей двери, Пунцаг рухнул за его спиной на колени:
— Я виноват и заслужил наказания.
— Ты не виноват, — отозвался гэлун, не оборачиваясь. — Позови Чойсурена, пусть приготовит зеленую ванну к вечеру…
