Алексей Витаков - Набег
Тимофей Степанович еще долго стоял на краю своего двора, тревожно вглядываясь в степь. Принимать решение нужно быстро. За ошибку расплатой станет казачья кровь и черная гарь пепелищ. Потихоньку небо над дальним лесом начинало светлеть. Еще пара часов, и совсем рассветет. С востока потянуло промозглым холодом. Вновь и вновь Кобелев прикидывал в голове: где и как укрепить вал, кого и куда расставить оружных, чем вооружить крестьян и голытьбу. Но ничего путного не выходило. Слишком лобное место, очень мало людей, которых бы лучше в кулак собрать да держать поближе друг к другу. А тут получается на пять шагов в цепи по одному мужику да по пол-казака.
Неожиданно за спиной атамана раздались шаги. Кобелев вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла блаженная Недоля.
— Что, Недолюшка, не спиться?
— У кого-сь своей долюшки не вышло, тот от чужой не отвернется.
— Тут хоть как ворочай, кругом зад голым выходит.
— Недоля по дворам ходит, и пес не учует, ворон не вскаркнет. Кобель сучку не порвет, да и волка отпугнет.
— Эк, беда-беда, хоть лбом в ворота! — Кобелев уронил голову на жердину ограды.
— А ты хворобому дай поисти да отпусти. Христос за хворобого помилует.
— Ты за татарина никак говоришь?
— Хворобый он. Душа вся сморщена, сердце на разрыв. Недолго ему по землице-то ходить осталось.
— Да Бог с тобой, Недолюшка. Куда ж я его пущу, паршивца окаянного!
— Пусти, говорю тебе! — Блаженная топнула босой ногой, покрытой черными мозольными коростами. Из-под платка вывалилась седая паутина полувековых волос. — Матушка-Богородица заступницей явится. Не гневи ее, Тимофеюшка. А отпустишь, будет тебе тогда покровительство.
— Шла б ты, милая, дальше. Без тебя на душе зверь копытом бьет. — Атаман поежился, плотнее кутаясь в лазоревый зипун.
— Пойду-пойду, пес не взлает, ворон не каркнет. А тебе спасенья не будет. И никто через тебя не спасется. Всех погубишь.
— На то казак и рождается, чтобы голову сложить. — Кобелев говорил, давясь горькой слюной, глядя в открытую предутреннюю степь.
— Ищи, где лес погуще, берег покруче, травы повыше. Усмань княжну татарскую сгубила. С той поры Усманью и зовется. Сам знаешь.
— Усмань, говоришь? — Морщины на лице атамана напряглись.
— Как сгубила ее, так и все племя татарское погубит.
— Вон же ж как! Ай, спасибо, Недолюшка, за совет! — Кобелев обернулся и широко открытыми глазами уставился в спину уходящей прочь блаженной. А она все твердила:
— Хворобого пусти на волю. Через то милость Божью получишь!
Глава 2
— Ну что, Карача, давай вместе кумекать, как жить дальше будем. Я казак старый, жизнь провел в боях да походах. И на старости хочу покоя. Да, видно, покоя совсем не получится. Ты ешь, пей, не стесняйся. — Кобелев в постельной рубахе сидел за столом, пододвигая татарину чугунок с кашей.
Карача ел жадно, неумело держа деревянную ложку полным хватом.
— Страх тенью на сердце лег? Беги за Дон, атаман.
— И то верно. Баб, стариков и детишек за Дон отправлю. Сам не могу. Там меня предателем и изменником нарекут и удавят, как собаку. А я вот что помыслил. Что, если я вашим довольствия оставлю, корма коням, а сам в другом месте пережду? Когда пройдете, я для видимости десяток домов поплоше спалю, пристрелю голодранцев: дескать, бились с татарвой, но не удержали. На тот случай, ежели ваши от наших драпать начнут и мне ответ держать перед моим начальством придется. Как думаешь?
У Карачи блеснул в глазах лучик превосходства и презрения.
— Ты мудрый атаман. Хорошо мыслишь. Хочешь, чтобы я рассказал про этот план в степи?
— Именно, Карача.
— Хочешь, чтобы тебя не тронули? Но за это хабар[4] должен быть хороший.
— Про хабар потом. Давай вместе подумаем, где оставить провиант и корм, а где мне с моими людьми отсидеться?
— Здесь и оставь, а сам беги и спрячься со своими людьми.
— Здесь оно, парень, сложно. У меня все склады и амбары в Песковатом. Пока всё перетащим, времени много пройдет.
— Ис-сымлях! — Карача вдруг вскочил на ноги и, прихрамывая, заметался по избе.
— Медвежий жир, вижу, помог. — Кобелев сидел, не шелохнувшись.
— Помог, помог! Мне туда скорее надо! — Татарин махнул рукой на запад. — А я тут с тобой сижу, щеки по столу катаю!
— Давай всё порешаем и поедешь по своим делам сердечным. — Атаман хитро прищурился.
— Давай. — Карача снова сел к столу, — Давай всё порешаем. — Грудь его ходила ходуном. — Говори тогда.
— Ну, другое дело. Значится, так. Я останусь здесь, и всё село останется. Вы пойдете через Песковатое, заберете довольствие, накормите коней и прямиком до Москвы. А, ну хабар еще. Хабар я туда перетащу тоже. Есть немного золота, оружие, лошадей всех отдам.
— На обратном пути хан захочет взять невольников. Как с этим?
— Невольников берите сколько надо. Все на войну спишем. Годиться?
— Годится. Тогда скажи своему Инышке, чтобы ехал до сакмы, там наши разъезды. Пусть всё передаст. Там много людей, кто по-русски понимает.
— Э, нет, Карача. Ехать до сакмы нужно тебе. Кто Инышке всерьез поверит? А ты как-никак племянник самого хана Джанибека.
— Мне время терять нельзя, понимаешь?
— А ты по-быстрому дунь туда и обратно. Мы тебя здесь пропустим. Ежели надо будет, и опять в степь на обратной дороге не воспрепятствуем. Сам-то подумай? Так ведь всем удобнее.
Карача нервно забормотал под нос по-татарски. Потом встрепенулся, бросил горящий взгляд на атамана.
— Ладно. Только прямо сейчас. Не мешкая. Я скажу, что идти нужно через Песковатое, там, дескать, нет никого, амбары полны. Но ты тогда перегони туда весь скот и отвези все оружие.
— Ну, по рукам, Карача?
— Хороший план. Мы не потеряем силы и время. Одним махом до Москвы.
— Да. Ты поедешь в Можайск, скажешь этому ротмистру про наш замысел. И тогда литвины смогут рассчитать время своего удара.
— Джанибек пойдет несколькими лавами. Все на какое-то время увязнут, осаждая крепости, а один поток, основной, пройдет через Песковатое и без потерь к означенному времени окажется под Можайском в глубоком тылу московитского войска. Потом часть пойдет на Москву, а другая ударит в спину воеводе Шеину. За это степь назовет меня героем и простит мне мою…
— Никак влюбился? — Кобелев перешел на совсем отеческий тон.
— О, и ты о моей свадьбе услышишь еще. Если живым будешь, конечно. — Карача готов был идти вприсядку, — Тогда по рукам, атаман.
— Инышка! — Кобелев встал из-за стола, широко шагнул и толкнул тяжелую низкую дверь.
