Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
— Там не простой помост выстроят, — Волк положил себе еще кусок мяса и заметил: «Сочное, ты его что, в уксусе держишь?»
— С можжевеловыми ягодами, — Никифор помедлил, и, наконец, улыбнулся: «Ах, вот оно как.
Плотника с собой привез, знакомца нашего?»
— Плотник сам приехал, — Волк отодвинул тарелку и сказал: «Давно я так хорошо не трапезовал, спасибо тебе, Никифор. А что толпа там, у Троицкой церкви будет, сие нам только на руку — вона, помнишь же ты, как сей плотник Шуйского покойного с плахи спас? Вот так же и здесь».
Никифор налил им еще меда и задумался. «Михайло Данилович, — наконец, проговорил он, — так знакомец наш общий в сей тайник не поместится, уж больно он человек видный».
— А не он там лежать будет, — Волк поднялся, и, пожав руку Никифору, напомнил: «Ты народ-то собери, я завтра опосля вечерни появлюсь».
Уже поднимаясь по лестнице, он почувствовал сладкое дуновение цветов — девушка стояла, прислонившись к косяку двери, покраснев, комкая в длинных, белых пальцах кончик косы.
— Как тебя зовут-то, дочка? — ласково спросил Волк.
— Василисой, — она подняла глаза и Волк, улыбнувшись, сказал: «Я твою матушку знавал, покойницу. Ты ровно она — красавица. Доброй ночи тебе, дочка».
— И вам — тако же, — закрасневшись, прошептала девушка.
Он вышел в серый, предрассветный туман, и, склонив голову, тихо присвистнул. Волк услышал тяжелые шаги и чуть слышно рассмеялся: «Издалека тебя видно, Федор Петрович.
Ну что там, у Троицкой церкви?»
Федор сплюнул в ручей и сочно сказал: «Набрали безруких, топора в жизни не видели.
Десятник, как посмотрел на меня, так перекрестился, слава тебе, Господи, говорит, хоша один работать может, и то хорошо».
Они медленно пошли рядом вверх, по течению ручья. «Не узнают тебя? — наконец, спросил Волк. «Ты ведь мужик у нас заметный, Федор Петрович».
— Князь Пожарский со свитой вечером мимо проехал, — Федор холодно рассмеялся, — весь соболями обвешан, с головы до ног, и в шлеме с каменьями драгоценными. Смотрел, смотрел, да и дальше направился. Кто ж на Москве холопов-то замечает, Михайло Данилович?
Волк вдохнул свежий, прохладный воздух раннего утра, и, зевнув, сказал: «Сие верно, Федор Петрович».
— Ладно, — Федор потянулся, разведя огромные руки, — пошли в гнездо мое родовое, матушка, небось, там уже, Марью учит щи варить.
— Вряд ли щи, — задумчиво ответил Волк, и они исчезли в густой, белесой дымке, что висела над Чертольским оврагом.
Он стоял на берегу огромной, величественной реки. Низкие берега заросли лесом, и Федор, посмотрев вокруг, присвистнул: «Вот на том острове, маленьком, и надо крепость ставить — тогда сюда никто не сунется. Набережные, — он присел на какое-то бревно и достал альбом с карандашом, — каменные, вон там — он прищурился, — верфь сделать, Арсенал, как в Венеции.
Он начал набрасывать план будущего города. «Три улицы, да, — пробормотал Федор. «Пусть ведут от реки на юг, а там еще речушки есть, их тоже — в камень оденем. Получится, как в Амстердаме.
— А верфь, — он задумался и посмотрел вокруг, — тут надо что-то высокое строить, чтобы с реки сразу видно было. Со шпилем. И на той стороне, в замке, собор поставить, только не с куполами. Тут все другое должно быть, — он улыбнулся, и, поднявшись, зачерпнув воды из реки, выпил. «Сладкая какая, — подумал Федор, и выпрямился — с недалекого моря дул свежий, легкий ветер, пахло солью и он, раскинув руки, оглянувшись на рисунок, сказал:
«Хорошо!»
— Хорошо, — пробормотал Федор, и, не открывая глаз, потянулся за тетрадью. Закончив рисунок, он хмыкнул и улыбнулся: «Я, как Федор Савельевич покойный стал — что думаю, то и черчу. Господь его знает, где то место, кое я во сне видел, может, и нет его. А все равно, — он полюбовался планом, — красиво».
В дверь тихонько постучали и Федор, зевая, одеваясь, сказал: «Сейчас, сейчас».
Он принял внука от Марьюшки, и, поцеловав мальчика, вдохнув сладкий, младенческий запах, сказал: «Я с ним побуду, сытый же он?»
Девушка кивнула, и шепнула, поднявшись на цыпочки: «Петруша в Кремле уже, с утра самого, а Михайло Данилович спит еще. Марфа Федоровна велела мне в поварню спускаться, мы с ней готовить будем».
— Ну, готовьте, — усмехнулся Федор, — а мы с тезкой тут порисуем. Порисуем, да? — он оглянулся, — спал он в бывшей горнице младшего сына. «Тут у нас и краски есть, Федор Петрович, — сказал он, усадив мальчика на пол. «Сейчас доску возьмем, и повозимся с ними.
Измажешься весь, правда, — Федор стал раскладывать перед ребенком баночки с красками, — ну да матушка тебя помоет потом».
На поварне пахло травами. Марфа обернулась и велела: «Ты садись, я вон чернила с пером принесла, бери свою тетрадь и записывай. Не болел же Феденька у тебя, храни его Господь? — женщина перекрестилась.
— Один раз, еще перед Пасхой, — вздохнула Марьюшка. «Простыл, должно, али продуло его, солнце-то пригревало, а ветер — еще холодный был. Жар был у маленького, три дня, так жалко было его. Плакал, все заснуть не мог, — она потянула к себе тетрадку и добавила:
«Уксусом его обтирала, разведенным, правильно же, бабушка?»
— Все верно, — Марфа присела, и, подперев щеку рукой, вглядываясь в лазоревые глаза девушки, улыбнулась: «Повезло внуку моему с тобой, Марьюшка».
— Я за Петю жизнь отдам, — просто сказала девушка, и вдруг рассмеялась: «Мы же с ним уходом венчаться хотели, там, на Волге еще, да вот — не занадобилось. Марфа Федоровна, — она вдруг погрустнела, — а что вы делать хотите, сие же опасно очень».
Марфа поднялась, и, помешав отвар, вздохнула: «Никому, кроме меня туда не забраться, милая».
Она обернулась и, заметив взгляд девушки, отрезала: «Даже и не думай. Ты мать, ты кормишь еще, сиди тут и жди нас».
— Я тоже — маленькая, — девушка оправила подол шелкового, синего, расшитого жемчугом летника.
Марфа присела, и, взяв нежную руку, тихо сказала: «Все хорошо будет. Мы с Федором Петровичем сегодня ночью к Троицкой церкви сходим, посмотрим — как я в тайник умещаюсь. А следующей неделей и сделаем все. Ну, пиши, — она погладила Марьюшку по щеке.
Та вдруг задержала ее пальцы и сказала: «Марфа Федоровна, Петю же потом и в Европу могут послать, с посольством. Ну, как он в Польшу ездит. Так что он увидеться с вами сможет. А я — Марьюшка вздохнула, — нет. Государь меня из Москвы не отпустит».
— Так всегда было, — тихо ответила женщина. «Батюшке моему покойному государь Иван Васильевич предлагал послом в Англию поехать, ко двору королевы Марии, той, что до Елизаветы правила. А он отказался — потому что матушка со мной бы тут осталась».
