Михаил Голденков - Тропою волка
Одоевский с багровым, непонятно, от стыда ли или же от гнева, лицом зло сверкнул светло-голубыми глазами:
— Москва есть наследник всей Руси! И Киева, и Полоцка, и Новгорода! — выкрикнул князь. — Она есть третий Рим!
— Самопровозглашенный! — громко перебил Красинский. — Неизвестно, кто такое право давал Москве, ну а самопровозглашение ни одна из приличных стран не примет как документ.
— Прошу прощения!
В спор вмешался Ян Довгаль. Он напялил на нос круглые очки и потряс в воздухе неким списком.
— Я не буду ставить сейчас под сомнение права на трон ваших Рюриковичей, основатель династии которых Юрий Долгорукий не имел даже собственности в Киеве. Я даже не буду ставить под сомнение, что Романовы являются правопреемниками этих Долгоруковых Рюриковичей. И даже не буду оспаривать ваше право на Киев и Новгород в связи с этим. Я просто расскажу вам о наших правах, правах Полоцка. Вот выписка из Повести Временных Лет, что всегда хранилась в Вильне у Радзивиллов. Вот что я выписал специально для наших переговоров, — виленский бискуп уткнул длинный нос с очками в список, но лишь на секунду, и вновь поднял взгляд на послов. — В 1097 году в Любече русские князья устроили сбор по вопросу дележа наследства Ярослава Мудрого. В этом съезде не участвовал лишь полоцкий князь Всеслав по прозвищу Чародей. Почему? Потому что Всеслав не имел никаких династических или политических претензий на киевский престол.
На этом съезде также речь не зашла ни о Полоцке, ни о прилежащих к нему городах, что доказывает, что Ярославичи также не имели претензий на Полоцкие земли. А Полоцкое княжество — это предтеча нашей Республики! Вот! — бискуп еще раз потряс документом. — Не было у Киева к нам никаких претензий! Мы были самостоятельным независимым княжеством уже тогда, в одиннадцатом веке! Так какие могут быть претензии на нашу страну сейчас у вас, у города, который в те годы только строился в киевской колонии Залесье?!
— Грош цена вашей писульке! — вдруг взорвался Одоевский и с грохотом, чуть не опрокидывая скамью, бросился вперед, чтобы вырвать лист из рук Довгаля. Но тут… московский князь с бледным лицом замер. Замерли все. У самого горла Одоевского, касаясь его окладистой светло-рыжей бороды, слегка подрагивало аспидно-серое острие сабли. Прямо в глаза Одоевскому смотрела пара светло-серых глаз пана Кмитича.
— Даже не думай двигаться, пане, — процедил Кмитич. Но Одоевский и не смог бы двинуться вперед ни на йоту при всем желании — лезвие тут же вошло бы ему в горло. Словно очковая кобра в своей боевой стойке, острая дзюба карабелы замерла напротив лица перепуганного Одоевского. Позади два московских сотника также обнажили клинки, не решаясь, однако, сделать даже шага вперед — иначе их предводителя проткнули бы, как жука. Комиссары Речи Посполитой, словно онемев, смотрели на всю эту сцену.
— Скажи своим образинам вложить сабли в ножны, — тихо, но решительно произнес Кмитич, буравя Одоевского глазами.
— Сабли в ножны! — сдавленно прохрипел московский князь, слабо махнув кистью правой руки в сторону сотников. Те медленно убрали сабли, но Кмитич своей не убрал.
— Пан полковник, вернитесь на… — подал было голос обретший дар речи Красинский, но Кмитич прервал его поднятой ладонью, как бы говоря, что командует здесь не полоцкий воевода.
— А теперь, пан Одоевский, — продолжал гипнотизировать Кмитич московского князя, — отойдите назад и сядьте на прежнее ваше место. И тогда мы продолжим наши переговоры.
Одоевский даже слова не проронил, повиновался, вернулся и сел, понурив голову, словно нашкодивший мальчишка.
Остальные московиты с открытыми ртами и перепуганными округлившимися глазами проводили взглядами Кмитича. Оршанский полковник не спеша, поскрипывая своими новыми сапогами, вернулся за спины своих послов, откуда он минуту назад вылетел с проворством ястреба…
— Похоже, нам сегодня надо взять перерыв, успокоиться и все досконально обсудить, — пролепетал бледный Довгаль. Все согласно закивали головами…
В тот же день Кмитич сел за письмо к своей возлюбленной, где в сердцах писал:
«Всем сердцем я надеялся, что переговоры сдвинут все с мертвой точки, что приблизят конец войны и начало нашей свадьбы, но, глядя на этих послов царя, понимаю: не видно конца этому кошмару. Царь ведет себя как вор, захвативший чужой дом и требующий при этом, чтобы ему отдали все. Он или душевнобольной, или разбойник с большой дороги. И когда же я смогу сесть в свадебный поезд? Когда же одену заветное колечко на палец моей каханой? Нужно это делать сейчас, при первой возможности, ибо эта война никогда не закончится либо закончится очень не скоро. Я же не хочу, чтобы ты, любая моя Алесенька, оставалась в девушках на выданье еще пять, а то и десять лет…»
На следующем заседании от 14-го августа уже комиссары Речи Посполитой заявили, что царь обязан вернуть захваченные земли ВКЛ и компенсировать потери из-за опустошения городов и весок. Одоевский же на это упрямо твердил:
— Что Бог дал великому государю, того он никогда не уступит.
— Нам Бог дал эти земли как-то чуть-чуть раньше. Почему мы должны их уступить? — недоумевал Крыпггоп Завиша. — И Богу не нравятся войны, не нравится убиение христиан, и вы должны были читать об этом в Библии…
16-го августа, уже в присутствии австрийских посредников, московским послам было четко и ясно сказано императорским представителем Олегреци, что при таких требованиях царя никакой мир никогда не будет заключен. Вероятно, эти слова посредника чуть-чуть отрезвили головы представителям Московии, ибо еще через два дня они оповестили, что царь отказывается от тех городов, которые… не успел захватить (Кмитич при этом уже жалел, что не убил Одоевского), и перевели обсуждение на «более важную тему»:
— По той причине, что король Ян Казимир бездетный и уже в летах, — важно глаголил Одоевский, бросая косые взгляды на Кмитича, — Корона Польская могла бы прислать послов нашему светлому государю Алексею Михайловичу с просьбой взойти на трон Польши и Литвы.
Кмитичу стало казаться, что он попал на представление веселой шутовской батлейки: требования послов напоминали об увеселительных кукольных театрах на ярмарках в былой Вильне или Полоцке, когда собравшиеся люди смеялись над глупостями, которыми кукловод озвучивал своих тряпичных героев — жадного шляхтича или врача-шарлатана. Но московские послы все говорили серьезно, с угрюмыми каменными лицами, исполненными важности.
Что же касалось судьбы Великого княжества Литовского, то, по мнению Одоевского, «оно и так под царскою рукою утвердилось». Комиссары уехали, ничего не ответив, сказав, что все это надо обсудить. «Обсудить… С лучшими лекарями страны», — хотел добавить Кмитич, но не стал. Лично ему все было понятно: с этими людьми договариваться о чем-либо невозможно, ибо они пришли из мира, где все поставлено с ног на голову.
