Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
– Никак сапер, ваш-бродь? – вяло поинтересовался он.
Ландсберг промолчал, разминая затекшие после тесного возка ноги.
– Ну-ну! – неопределенно буркнул унтер, принял из рук фельдфебеля бумаги и, не читая, сунул их солдату. – Отнеси его благородию господину смотрителю замка, да доктора позови.
Покопавшись в громадном шкафу, унтер вынул оттуда небольшой ящичек с крышкой и белый полотняный мешок.
– Раздевайся, ваш-бродь! Деньги, драгоценности и ценные вещи клади в ящик, мундирчик и белье – в мешок.
– Что – совсем раздеваться? – голос у Ландсберга предательски дрогнул, он, казалось, не обратил внимания на режущее слух «тыканье» унтера.
– Са-а-всем, са-а-всем! – весело передразнил унтер. – Ты теперь, ваш-бродь, на полном государевом обеспечении! Тем паче, что мундирчик тебе, надо полагать, более не пригодится! А пригодится – заберешь, ежели мыши до той поры в кладовке его не съедят.
Минут через пятнадцать, когда Ландсберг, совсем голышом, уже окончательно продрог на каменном полу, а фельдфебель с унтер-офицером играли уже вторую партию в шашки, в караулку зашел явный по обличию доктор – в черном сюртуке, пенсне и с саквояжем в руках. Доктор невнимательно послушал через трубочку грудь арестанта, поинтересовался наследственными болезнями, размотал повязку на правой руке, и, мельком глянув на заживающий порез, перевязал рану свежей холстиной. Не сказав ни слова, доктор сел к столу, бесцеремонно отодвинул шашечную доску и принялся заполнять какой-то формуляр. Унтер же, видя законченный осмотр, достал из бездонного шкафа грубую рубаху с тесемками на вороте, такие же штаны и обувь, похожую на низко обрезанные сапоги – «коты» на тюремном языке.
– Белье можно свое оставить? – спросил машинально Ландсберг.
– Можно, – перебил запротестовавшего было унтера доктор. Он длинно и витиевато расписался внизу формуляра, подхватил чемоданчик, и, ни с кем не попрощавшись, вышел.
– А часы? Расческу? – осмелел Ландсберг.
– Не положено, – буркнул фельдфебель, запирая ящичек и скрепляя шнурок мастикой. – Скажи спасибо, твое благородие, что бельишко доктор оставить разрешил. Добрый что-то он сегодня.
Дверь открылась, и сочный баритон позвал:
– Где тут новенький? Готов? Ну, пошли со мной…
Шаркая ногами в сваливающихся «котах», Карл фон Ландсберг вышел в тюремный двор и невольно остановился при виде двух столбов, возвышающихся почти посредине пустого плаца. Виселица? Да нет, не похоже… Присмотревшись, новичок-арестант увидел, что к короткой перекладине одного столба привязан колокол с длинной веревкой на языке. А второй столб был увенчан каким-то нелепым ящиком громадного размера.
Стены замка смотрели на внутренний двор десятками черных окон, забранных решетками. У стен, по периметру здания, за низенькими загородками были разбиты чахлые садики. В этих «оазисах» арестантам дозволялось ежедневно гулять – об этом, впрочем, он узнал попозже…
Сто три камеры Литовского замка были поделены на десять отделений, изолированных друг от друга и расположенных на всех четырех этажах. Каждое имело свой отдельный ход. В первом сидели воры, во втором – просители милостыни и привилегированные лица, в третьем – арестованные за грабежи, подлоги и мошенничество. В четвертом были собраны рецидивисты всех сортов, в пятом – убийцы, разбойники и грабители, в шестом – бродяги, не помнящие родства. Седьмое отделение считалось секретным – туда помещали лиц, переведенных из военно-исправительных арестантских рот. Восьмое, самое немногочисленное, было отведено для людей благородного происхождения – без деления по видам преступлений. Девятое отделение составляли простолюдины, совершившие малозначительные преступления, а также несовершеннолетние арестанты. Это отделение называли еще поварским, ибо почти все его население занималось приготовлением пищи, стиркой белья и прочими хозяйственными делами замка. Десятое отделение, самое многочисленное, было женским.
Ландсберга направили в восьмое отделение, охраняемое внутри всего двумя приставниками. Поднялись на четвертый этаж, и сопровождающий позвонил в наглухо запертую дверь. Дверь без расспросов вскоре открылась, и Ландсберг очутился в длинном узком коридоре с редкими зарешеченными окнами, до середины вымазанными, к тому же, известкой. С десяток тяжелых дверей с засовами и прорубленным окошками на уровне лица были почти все раскрыты настежь, и Ландсберг увидел, как на стук входной двери и звуки шагов из нескольких камер выглянули чьи-то головы.
Приставники завели новичка в служительскую и начали знакомить его с порядками Литовского замка.
Подъем полагался по колоколу, летом в пять, по зимнему времени – в шесть часов утра. Все арестанты сразу выходят из камер в коридор на проверку и молитву – без исключений. Невыход – докладная смотрителю замка и последующий карцер. После молитвы приставники уводят часть арестантов в мастерские на работу, остальные остаются в отделении и вольны заниматься чем угодно – за исключением азартных игр, чтения недозволенных книг и писания писем. Запрещалось также кричать, петь и громко ругаться. Двери камер в этом отделении, ввиду «благородства» содержащихся здесь арестантов и их благонравного поведения, весь день открыты, и им дозволялось не только беспрепятственно посещать уборную, но и соседние камеры. Если в отделение заходил посетитель или начальство, приставник оповещал об этом свистом в оловянный свисток. По этому сигналу все арестанты должны были немедленно вернуться в камеры, закрыть двери и не выходить до тех пор, пока это не будет им дозволено.
Подобные порядки были почти во всех отделениях Замка – кроме четвертого и пятого, где были собраны самые опасные преступники, почти сплошь рецидивисты. Еще их называли отпетыми, ибо многие уже побывали на каторге, совершали оттуда побеги и нахально, без дозволения властей объявлялись в столицах империи. Здесь, как правило, отпетые рано или поздно попадали в облавы и дожидались нового суда и этапа в Сибирь.
Уборка в камерах была делом самих арестантов. Впрочем, людям благородного происхождения дозволялось нанимать для этого желающих из простолюдинов поварского отделения, о чем новичку со средствами сразу же следовало заявить приставнику. Дозволялось арестантам покупать необходимую одежду и обувь – но только сделанную в мастерских замка. Свидания с родственниками, при наличии разрешения судебного следователя – два раза в неделю.
Заметив, что новенький едва держится на ногах, приставники замолчали и понимающе переглянулись:
– Камеры для благородных двухместные, но из-за наличия свободных мест можно поселиться одному. Как пожелаете, ваша милость?
– Пожалуй, пока одному, если можно.
– Как угодно-с… Простите – а средствами ваша милость располагает? Например, чтобы нанять уборщика?
– Все деньги у меня отняли еще в полицейской части, – развел руками Ландсберг. – Правда, здесь, в караульной, сказали, что мой кошелек доставлен сюда вместе с бумагами. Но вот могу ли я ими располагать – понятия не имею!
Приставники снова переглянулись и одновременно покачали головами, будто досадуя на человеческую глупость.
– Вообще-то устав запрещает иметь арестантам наличные деньги, – осторожно начал один из тюремщиков. – Из средств, имеющихся при арестанте при его помещении в Замок, разрешается использовать не более
