Эльвира Барякина - Аргентинец
— Па-а-азвольте, милостивый государь, вы тут не занимали!
— Ведь их тысячи… — шепнул Жора Елене. — А в день переворота лишь несколько человек пришло на Благовещенскую.
От знакомых Жора знал, что в других городах творится то же самое: в Москве на регистрацию явились пятьдесят шесть тысяч. Во время сражения за город у узурпаторов были только рабочие дружины и несколько разложившихся, не знающих дисциплины запасных полков. Соберись офицеры вместе, они бы в полчаса разогнали этот сброд.
По мощам и елей: стойте теперь в затылок друг другу. Скажут пасть на колени — падете, никуда не денетесь.
Как было стыдно за взрослых! Не привыкли думать своей головой, принимать на себя ответственность. По квартирам, по углам шептались: хорошо бы рвануть на Дон, к генералу Алексееву! Он, говорят, организует Белую армию для сопротивления захватчикам. Но мало кто решался отправиться через всю страну без денег, без продовольствия. Все искали тайные организации, которые должны были помочь переправиться на юг, но тут же предостерегали друг друга: не доверяйте никому — везде провокаторы. В результате прятались по норам, тряслись за свою мышиную жизнь, за корочку суррогатного хлеба.
— Шкурники… — цедил Жора, обходя офицерские ряды.
Дети — сознательные юнкера и гимназисты — в открытую обсуждали политическую ситуацию, теребили родителей: ведь нужно что-то делать! Большевики кричали на всех углах, что они отстаивают идеалы свободы, но тот строй, который они намечтали себе, оказался нежизнеспособным, и, чтобы удержаться у власти, они ввели старые царские порядки, только возведенные в десятую степень, — с невероятной бюрократией, произволом и арестами оппозиции. Они, всю жизнь проведшие между конспиративными квартирами и каторгой, не знали ничего другого и перестраивали Россию в знакомую им пересыльную тюрьму.
Отец Елены был прав: денег на сопротивление давать было некому. Жора не раз подумывал об организации молодежного отряда, но как ему мешали собственная неопытность, возможность ошибиться и подвести людей, боязнь показаться нелепым со своим детским желанием поиграть в героев!
После того как в городе начались повальные обыски среди буржуазии, Клим перебрался на Гребешок. Даже старая графиня не посмела возмутиться: когда в доме есть мужчина, не так страшно.
Жора приставал к нему с вопросами: как быть? чего ждать?
— Гражданской войны, — хмуро сказал Клим. — Все к тому идет. «Буржуи» не будут пассивными, если их поставят перед выбором: либо сопротивляться, либо погибнуть.
Жора совсем запутался: он ненавидел эту пассивность в себе, в Климе, в каждом стоящем в очереди офицере. Но в то же время знал: только она и отделяет Россию от большой крови.
А узел затягивался все туже. Немцы перешли в наступление, и Ленин, совсем недавно не признававший ни патриотизма, ни защиты родины, вдруг выпустил декрет «Социалистическое отечество в опасности» и потребовал бросить все силы на оборону страны.
— Особенно вот это прелестно… — съязвил Клим, начитавшись газет. — «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Теперь можно расстрелять без суда и следствия любого: нас с тобой — как спекулянтов и контрреволюционных агитаторов, а советских деятелей — как хулиганов и громил.
Возможно, постановка офицеров на учет была прямым следствием этого декрета: большевики испугались, что «контрреволюционные силы» устроят мятеж в преддверии немецкого наступления.
Крутясь у очереди, Жора несколько раз спрашивал офицеров:
— А зачем вас регистрируют? Что потом будут делать с этими сведениями?
Никто не знал.
— Пойдем спросим у большевиков, — решительно сказала Елена.
К крыльцу было не подступиться: очередь продвигалась медленно, все зорко следили, чтобы никто не пролез вперед — каждому хотелось побыстрее оказаться в тепле.
— Давай подождем тех, кто выходит.
Прошло десять, пятнадцать, тридцать минут, но из здания никто не появлялся. Двери хлопали, только впуская очередного офицера.
Жора и Елена обошли вокруг корпуса. С другой стороны была открыта форточка, из которой тянулся табачный дым.
— Эй, есть там кто-нибудь? — тихо позвал Жора. С улицы было плохо видно, что творится за стеклом.
— Не входите сюда! — отозвался голос. — Нас задерживают как пленных. Конвойные говорят, что сейчас будет оцепление.
Елена ахнула.
Они побежали назад к очереди, нашли знакомого из числа демобилизовавшихся офицеров.
— Уходите скорее! — сказал Жора громко, чтобы и другие слышали. — Из здания никого не выпускают. Большевики стягивают силы, чтобы оцепить Кремль.
В очереди поднялось волнение. Какой-то тип в ушанке цапнул Жору за рукав:
— Следуйте за мной.
Тот оттолкнул его:
— Пошел вон, провокатор!
Елена взвизгнула. Ряды расстроились, кто-то из офицеров побежал, и тут со стороны Дмитриевской башни показались вооруженные матросы. Толпа бросилась врассыпную.
2
Жора был пьян от пережитого страха и счастья, что удалось спасти столько людей. Он проводил Елену, примчался на Гребешок, ввалился, не снимая калош, в гостиную:
— Началось! Теперь офицеров объявят вне закона, и у них действительно не будет иного выхода…
Он примолк, наткнувшись взглядом на скорбную фигуру Нины у окна.
— К нам приходили… — сказал Клим, поднимаясь с кресла.
— Кто?
— Товарищи — кто же еще?
— Они нашли вино?!
Клим покачал головой:
— Если бы нашли, мы бы тут не сидели. Они запретили вам выезжать из города. Влепили в документы здоровый штамп — ни ты, ни Нина, ни Софья Карловна больше не имеете права покинуть Нижний Новгород без специального разрешения. У родителей Елены, вероятно, та же история. Забастовка железнодорожников кончилась, поезда пустили, и кремлевские товарищи, видимо, испугались, что останутся без классовых врагов. Против кого тогда воевать?
— Мы будем драться! — воскликнул Жора и рассказал о том, что произошло в Кремле.
— Нет, — покачала головой Нина, — мы уедем. Это уже не игрушки: нам объявили войну.
— Вот и прекрасно!
— Тебя убьют, дурачок! Если самому себя не жалко, подумай о Елене. И обо мне.
— У большевиков есть оружие, у нас нет, — сказал Клим. — Нам нечем защищаться. Но дело даже не в этом: я не хочу участвовать в гражданской войне. Мы с Ниной все обсудили: послезавтра я поеду в Петроград и потребую у аргентинского посла, чтобы он помог вывезти вас за границу. Мне не откажут — все-таки у меня есть имя и кое-какие связи в Буэнос-Айресе. Большевики не пойдут на дипломатические осложнения из-за нескольких беженцев.
