Гэри Дженнингс - Путешественник
Помнится, маленький раджа в Индии разглагольствовал о том, что ни один мужчина не может знать наверняка, кто отец его детей, но у меня на этот счет никогда не было ни малейшего повода для беспокойства. Все три дочери — Фантина, Беллела и Мората — были так похожи на меня, что не возникало и тени сомнения. А теперь позвольте мне без лишней скромности заявить, что Марко Поло всю свою жизнь был не таким уж и некрасивым мужчиной. Однако мне бы не хотелось быть юной девушкой, достигшей брачного возраста, и при этом походить на Марко Поло. Ну а имей я такую возможность, я, по крайней мере, хотел бы обладать в качестве компенсации блестящим умом. К сожалению, мои дочери были обделены и в этом отношении тоже. Я вовсе не хочу сказать, что они были слюнявыми слабоумными идиотками; однако все три, увы, лишены проницательности, блеска и очарования.
Но, так или иначе, они мое произведение. Разве следует горшечнику с презрением относиться к горшкам, которые он создал? И они послушные, добронравные и добросердечные девушки, этим меня утешают те мои знакомые, у кого есть хорошенькие дочери. Все, что я могу сказать: благодаря моим познаниям мои девочки всегда чистые и приятно пахнут. Хотя нет, пожалуй, у меня есть еще одна заслуга: моим дочерям повезло с papà, который может дать им весьма богатое приданое.
Так вот, хотя в тот день я и привел молодого Брагадино в замешательство, но не оттолкнул его навсегда, поэтому когда он зашел в следующий раз, я ограничился рассуждением о приданом, завещании и наследстве. Теперь они с Фантиной официально обручены, а я скоро встречусь с Брагадино-старшим и нотариусом, чтобы заключить impalmatura. За моей второй дочерью, Беллелой, старательно ухаживает молодой человек по имени Занино Гриони. У Мораты тоже наверняка появится кто-нибудь в ближайшее время. Я не сомневаюсь, что все три девочки рады, что их больше не будут знать как дамин Милиони. Я же сам не буду слишком сокрушаться и сожалеть, что весьма удачливый и процветающий Торговый дом Поло впредь станет известен как Торговый дом Брагадино, Гриони и так далее. Если заповеди хань верны, это может вызвать ужас среди моих предков, вплоть до самого дальнего, далматинца Павло, однако мне нет до этого дела.
Глава 8
Если я и сокрушался по-настоящему из-за отсутствия у нас сыновей, то только потому, что горевал, видя, что это сделало с Донатой. Ей было всего только тридцать два года, когда родилась Мората, но, должно быть, появление третьей дочери убедило жену, что она не способна произвести на свет наследника. И для того, чтобы предотвратить несчастье и не родить еще одну дочь, Доната с тех пор избегала дальнейшего потворствования своим желаниям во время супружеских отношений. Она никогда ни словом, ни жестом не отказывала мне в моих любовных притязаниях, но начала одеваться, выглядеть и вести себя так, чтобы уменьшить свою привлекательность для меня и притупить мою к ней любовь.
В тридцать два года Доната позволила своему лицу потерять прелесть, волосам — блеск, а глазам — живое сверкание. Она начала одеваться в черный бомбазин и шали, как старуха. И это в тридцать два года! Мне исполнилось тогда пятьдесят лет, я был еще строен, прям и силен, я носил дорогие наряды, которые соответствовали моему положению и вкусу, и обязательно выбирал тот цвет, который мне нравился. Мои волосы и борода еще не поседели, кровь не стала жидкой, у меня все еще сохранился здоровый вкус к жизни и удовольствиям, мои глаза до сих пор еще загорались, когда я видел хорошенькую женщину. Но должен сказать, что они тускнели, когда я смотрел на Донату.
То, что она вела себя как старуха, делало ее старухой. Она и сейчас моложе, чем был я, когда родилась Мората. Однако за последние пятнадцать лет Доната приобрела все неприглядные особенности женщины намного старше своего возраста — черты лица расплылись, подбородок вытянулся и отвис. А потом еще эта старушечья сутулость и эти жилы, которые выступили на пальцах и стали видны сквозь пятнистую кожу рук. Локти ее стали похожи на старые монеты, а плоть на руках свисает и болтается, когда жена поднимает юбку и, пошатываясь, спускается по ступеням от Корте к одной из наших лодок. Что стало с молочно-белым, розовым, как раковина, и золотисто-шелковистым телом, я не знаю: я не видел его уже долгое время.
За эти годы, повторяю, жена никогда не отказывала мне в супружеских правах, но после этого неизменно хандрила, пока луна не становилась достаточно круглой и у нее не исчезал страх, что она снова беременна. Спустя какое-то время, разумеется, уже нечего было бояться, но в любом случае я больше не давал Донате повода для страха. Постепенно я стал время от времени проводить день или даже ночь вне дома, но она ни разу не потребовала от меня оправданий или извинений, никогда не подвергала меня осуждению за мои pecatazzi[270]. Так что мне грех жаловаться: наверняка немало мужей хотели бы оказаться на моем месте и иметь такую терпимую и несварливую жену. И если теперь, в возрасте сорока семи лет, Доната, как это ни прискорбно, преждевременно состарилась, то я и сам догнал ее. Мне уже шестьдесят пятый год, поэтому нет ничего удивительного в том, что я выгляжу таким же старым, как и она, и больше не провожу ночи вне дома. Даже если бы я и захотел прогуляться, мне больше не делают привлекательных приглашений, и, к сожалению, я вынужден был бы их отклонить, если бы они поступили.
Некая германская компания недавно открыла здесь, в Венеции, филиал своего производства новых, улучшенных зеркал. Они продали все свои изделия, поскольку все богатые дома в Венеции, включая и наш, приобрели по одному или даже по два. Я восхищаюсь прозрачными зеркалами и неискривленными отражениями в них, однако рассматриваю их и как своего рода двоякое благословение. Я предпочитаю верить, что когда я смотрюсь в зеркало, то это оно виновато во всех недостатках и искажениях; обидно признавать, что я на самом деле так выгляжу.
Теперь у меня уже совершенно седая борода, жидкие седые волосы, морщины и старческие пятна на коже, унылые мешки под глазами, а сами глаза плохо видят…
— А вот этому несчастью легко помочь, друг Марко, — сказал доктор Абано, который все эти годы оставался нашим семейным лекарем и теперь был таким же старым, как и я. — Эти изобретательные германцы создали еще одно чудесное стекло. Они называют свое изобретение Brille[271] — вторые очи, если хочешь, occhiale. Два кусочка стекла, которые в них вставлены, творят со зрением настоящие чудеса. Просто держи их перед глазами и попытайся разобрать, что написано на странице книги. Ну что, разве так не лучше читать? А теперь посмотри на себя в зеркало.
