Гэри Дженнингс - Путешественник
Когда нам наконец пришло время покинуть Брюгге, мне очень хотелось проехаться вместе с семьей до дома на почтовых лошадях, самым быстрым способом. Но девочки были еще совсем маленькими, а Доната снова была беременна, поэтому эта идея оказалась невыполнима. Мы отправились домой так же, как и прибыли, на корабле, и вернулись очень удачно для моей третьей дочери, Мораты, которая родилась в Венеции.
Ca’Polo так и остался местом паломничества всевозможных визитеров, желавших встретиться и пообщаться с мессиром Марко Милиони. Пока я был во Фландрии, их принимал отец. Но он и донна Лиза устали от этой обязанности, оба они были теперь очень стары и слабы здоровьем, поэтому несказанно обрадовались тому, что я снова возложил на себя эту обязанность.
Да, кстати, встретиться со мной приходили в числе прочих и несколько весьма известных и образованных людей. Я помню поэта Франческо да Барберино, который (как и ты, Луиджи) хотел узнать что-нибудь о Китае для chanson de geste[265], который он писал. Я помню картографа Мариино Санудо — тот пришел, чтобы попросить разрешения включить некоторые из наших карт в большую карту мира, которую он составлял. Было также несколько монахов-историков, Джакопо д’Акуи, Франческо Пипино, а один даже из Франции, Жан Дюпре, — эти составляли «Хроники мира». Заходил и художник Джотто ди Бондоне, уже известный как своей эксцентричностью, так и своими церковными фресками. Он хотел узнать что-нибудь об изобразительном искусстве, которое практиковали хань, и был неподдельно поражен тем, что я рассказал и показал ему. Живописец ушел, заявив, что собирается попробовать некоторые из этих удивительных эффектов в своих картинах.
В Ca’Polo на протяжении долгих лет приходили от моих многочисленных корреспондентов в странах Востока и Запада известия о людях и местах, которые я знал. Так, я услышал о смерти Эдуарда, короля Англии, которого знал еще в бытность его принцем, возглавлявшим Крестовый поход в Акре. Я узнал, что священник Жуан Монтекорвино, которого я узнал достаточно для того, чтобы питать к нему отвращение, был назначен первым архиепископом Ханбалыка и послал некоторое количество послушников служить в миссиях, которые он организовал в Китае и Манзи. Я получил известие об успешных войнах, которые провел ильхан Газан, запомнившийся мне невзрачным мальчиком. В число его триумфов входило и покорение Империи сельджуков Персидским ильханатом; помню, я все ломал голову, что сталось с курдом Сапожником-Разбойником и моей старой подругой Ситаре, но так никогда этого и не узнал. Я услышал и о других завоевательных походах Монгольского ханства: на юге они захватили Яву, как Большую, так и Малую, на западе — Таджикистан, но, как я и советовал Хубилаю, ни один из его потомков никогда даже не пытался вторгнуться в Индию.
Много всяких событий случилось за это время и гораздо ближе к родному дому, и, увы, не всегда они были радостными. Один за другим умерли мой отец, дядя Маттео, а затем и моя мачеха Фьорделиза. Их похороны были такими величественными, на них пришло столько народу и вся Венеция предавалась такой скорби, что они затмили погребение дожа Градениго, который тоже скончался вскоре после этого. Почти в то же самое время мы все в Венеции были ошеломлены, узнав, что француз, который стал Папой Климентом V, без долгих рассуждений перевел папский престол из Рима в Авиньон, в свою родную Францию. Таким образом, его святейшество мог пребывать недалеко от своей любовницы, которая была женой графа Перигорда и не могла без трудностей навещать его в Вечном городе. Возможно, мы были слишком терпимы, надеясь, что следующий Папа Римский обязательно восстановит привычный порядок вещей, однако три года спустя Климента сменил другой француз — Иоанн XXII, который, похоже, был доволен тем, что папский дворец находится в Авиньоне. Мои корреспонденты не сообщали мне, что думает по поводу этого кощунства остальной христианский мир, но, судя по буре, которая поднялась здесь, в Венеции (дело дошло до того, что даже высказывались предложения: дескать, мы, венецианские христиане, должны все хорошенько обдумать и перейти в лоно Греческой церкви), полагаю, что бедный святой Петр рассвирепел в своих римских катакомбах.
Дож, который сменил Градениго, совсем недолго пребывал в этой должности и тоже вскоре умер. Теперешний дож, Жуан Соранцо, помоложе и, надеюсь, пребудет с нами какое-то время. Этот человек оказался склонен к нововведениям — дож учредил ежегодные гонки на гондолах и batèli[266] на Большом канале, назвал их регатой и вручил победителям призы. С тех пор регата проводилась раз в четыре года, становясь все более оживленной, яркой и популярной. Теперь этот праздник продолжается весь день. Каких только гонок нет: на лодках с одним веслом и с двумя, даже на лодках, которыми правят женщины. А призы стали теперь богаче, и все стараются их выиграть; жаль, что регата пока не стала таким же ежегодным представлением, как и Свадьба Моря.
Да, чуть не забыл, еще дож Соранцо попросил меня снова занять публичный пост — стать одним из provedittori[267] в Арсенале, и я до сих пор исполняю эту должность. Это чисто формальные обязанности, вроде supracomito на военном корабле, но я все же изредка направляюсь в противоположный конец острова, притворяясь, что на самом деле проверяю верфь. Я был бы рад не вдыхать вечный аромат варящейся смолы и не наблюдать, как обретает жизнь галера в каком-нибудь углу верфи, сначала только в виде киля, как постепенно она приобретает форму по мере того как перемещается от одной команды рабочих к другой, получая стропила и обшивку, а затем уже медленней двигается под навесы, где рабочие с двух сторон снабжают остов и опоры всем необходимым, от такелажа и запасных парусов до вооружения и всего самого главного, в то время как ее палубы и верх заканчивают другие arsenaloti[268], пока галера наконец не уплывет в бассейн Арсенала — совершенно новое судно, готовое к тому, чтобы его продали на торгах какому-нибудь покупателю, готовое утопить весла или поднять паруса и отправиться в путешествие. Я был бы рад всего этого не видеть, ибо это слишком мучительное зрелище для того, кто сам больше никогда не отправится в путешествие.
Я больше никогда никуда не уеду, а стало быть, если вы меня понимаете, то больше никогда и не вернусь. Меня до сих пор уважают в Венеции, но теперь как некий постоянный атрибут города, а не как новинку, и толпы ребятишек больше не бегают за мной по улицам. Случайный посетитель из какой-нибудь иноземной страны, где только теперь появилась «Книга о разнообразии мира», все еще заходит в Ca’Polo, ища со мной встречи, но мои приятели-венецианцы давно устали слушать мои воспоминания и больше не говорят мне спасибо, когда я знакомлю их с оригинальными идеями, которых набрался в далеких краях.
