Дороти Даннет - Путь Никколо
— Я просто пытался отвлечь его внимание, — пояснил пациент. — Чтобы он забыл про клизму. Лекари и красильщики могут без конца говорить о растениях. К примеру, вдруг мне понадобится краска для волос, а вам — любовный эликсир, или наоборот.
Разговаривать с Клаасом было все равно что ходить по зыбучим пескам.
— Я слышал, вы говорили о квасцах, — отозвался Тоби. — И это вполне естественно. Хирурги используют их, чтобы останавливать кровь, а красильщики — для закрепления цвета ткани. Знаешь, я тут навел кое-какие справки. Прежде чем туда пришли турки, квасцы только во Флоренцию поставлялись по триста тысяч фунтов в год. Для Arte delta Lana, для прядильщиков.
— Вот это да, мастер Тобиас! — потрясенный, Клаас покачал головой. Вид у него при этом был весьма довольный.
— Итак, — настаивал Тобиас. — Прежде всего остролист. Но у меня есть целый список, точно так же, как и у тебя, я уверен. Все те растения, которые можно отыскать в Фокее, где находятся квасцовые рудники.
Клаас лежал все с тем же довольным видом.
— Но ведь это очень далеко, мастер Тобиас. К востоку от Средиземного моря, за Хиосом, рядом со Смирной. И турки там все захватили. Так что не видать вам больше краски для волос. И любовных эликсиров.
Тобиас Беневенти никогда не отличался особым терпением, но, если нужно, он кое-что мог пропустить мимо ушей, особенно, если его подстрекали намеренно, вот так, как сейчас.
— Он сказал тебе, где еще водятся эти растения? — Он ждал. Старался сидеть спокойно. Пару раз Квилико едва не проговорился, но тут же вновь принимался пить, и под конец заснул под столом.
— Да, — ответил подмастерье Шаретти. Глаза его блестели подозрительно ярко, но он по-прежнему улыбался. — Но вам ни к чему краска для волос, и в любом случае я уже забыл, как называется то место, а мастер Квилико покинул Брюгге. Вы слышали об этом? Он ужасно напился. Капитан разгневался и отправил его с первым же караком в Джербу.
Тоби пристально посмотрел на него.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь?
Он знал, что нужно остановиться. Он ведь лекарь. Мальчишка тоже был неглуп и не хотел рисковать.
— Ну, кому как не вам знать, что больные порой в бреду несут всякую чепуху. Поговорим позже, когда я поправлюсь. И посмотрим, скажу ли я вам то же самое.
— Не тревожься, — отозвался на это Тобиас. — Ты ничего не сказал. Ложись. Сам не знаю, зачем я говорю с тобой.
— В самом деле? — переспросил Клаас. С закрытыми глазами он выглядел совершенно невозмутимым и даже насмешливым.
Тоби туда больше не возвращался: ни к чему. Тем более, он никак не мог ни на что решиться.
Уже через неделю Клаас начал вставать. А еще через пару дней уже сидел внизу, одетый, сложив на коленях целую кучу бумаг, в то время как Юлиус заканчивал длинный список закупок, сделанных вдовой, и оформлял все соответствующие документы. Именно это время выбрал Феликс, чтобы ввалиться в комнату с воплем:
— Что это значит?
Он весь побагровел от ярости.
Юлиус отложил перо.
Клаас поднял глаза.
— Не сейчас Феликс — попытался урезонить его стряпчий.
— Ты мне ничего не сказал, — выпалил Феликс. — Я только что услышал. Ты не сказал мне. — Глаза его метались с Клааса на Юлиуса и обратно. — Если ты уедешь, то я тоже.
Если не знать Феликса, то этот тон можно было принять за уверенность в себе и дружескую преданность. Но на самом деле, Юлиус прекрасно знал, что здесь нет ничего, кроме досады.
Он повысил голос:
— Твоя мать хотела сперва побеседовать с Клаасом. Феликс, ступай наверх. Мать поговорит с тобой об этом позже.
Клаас, которому низкое происхождение не позволяло проявить необходимый такт, переводил вопросительный взгляд с Юлиуса на хозяйского сына, вместо того чтобы тихонько заниматься своим делом.
Юлиус открыл рот.
— Они хотят отослать тебя прочь, — выпалил Феликс. — В…
— Феликс! — рявкнул его наставник тем командным голосом, которого Феликс порой слушался. Затем Юлиус встал и, жестом велев подмастерью оставаться на месте, насильно вывел хозяйского сына из комнаты и закрыл дверь. Когда он открыл ее десять минут спустя, то лишь для того, чтобы предложить своей нанимательнице занять стул с высокой спинкой, стоявший у письменного стола.
Клаас, поднявшись с места, не сводил сияющих глаз с Марианны де Шаретти. Юлиус вышел Клаас сел, повинуясь хозяйскому жесту. Наступило недолгое молчание, пока вдова разглядывала его.
И наконец промолвила:
— Ну, Клайкине.
Когда-то он носил это имя. Ребенком. Когда, заморенный и грязный, появился в доме Шаретти. Она взяла его ради своей сестры. Сестры, которая не имела никакого отношения к нежеланному младенцу, но по браку состояла в родстве с его семьей. С семейством де Флёри из Дижона и Женевы.
В первые недели, когда она выхаживала его, то порой называла этим детским именем: чтобы привлечь его внимание, когда он отвлекался, или направить мысли в иное русло, если вдруг он задумывался о вещах, которые едва ли могли способствовать выздоровлению. Но в последние две недели она предоставила другим людям заботиться о нем.
Он улыбнулся.
— Вы не можете сообщить мне ничего нового, демуазель. Конечно же, я могу лишь выразить свою благодарность, что вы держали меня здесь и были так добры все эти дни, когда я не мог служить вам.
Она невольно задалась вопросом, что он помнит из самых первых дней своей болезни: когда по внезапной ночной тревоге перепуганная горничная приводила хозяйку, не успевшую спросонья одеться по дневной форме, — в это жесткое, плотное, как футляр, платье с узкими рукавами и высоким горлом; и закрыть волосы под бархатной шапочкой с лентами и отворотами.
На самом деле, подлинное благословение. Когда она начнет седеть, об этом даже никто не узнает. Когда она растолстеет, складки платья надежно скроют фигуру.
Да и вообще, какое это имеет значение? Ни Асторре, ни Удэнен, и никто из других ее ухажеров никогда не знал, какая она на самом деле, — и даже Корнелис в последние годы своей болезни. Она была вдовой де Шаретти, острой на язык, жесткой в манерах, которая владела предприятием средней руки, вполне способным к расширению.
Этому юнцу, которого она знала с десяти лет, еще с тех дней, когда была замужем за крепким, жизнерадостным Корнелисом, она бросила с раздражением:
— Ты догадался, что тебя отошлют прочь, но не жалуешься, не задаешь вопросов. Ты даже не хочешь знать — куда?
— Вы забыли об основном моем недостатке, — отозвался Клаас. — Я довольствуюсь малым. — Он широко улыбнулся. — Я не хотел вас огорчать. Но, полагаю, это должно быть просто замечательное место, если уж Феликс пожелал отправиться со мной.
