Кристофер Харт - Аттила
— Когда придет Аларих, — заговорил Гераклиан, пытаясь сдержать дрожь в голосе и потерпев неудачу, — вас возьмут в плен. И увезут из Рима в цепях.
— Нет, — возразила Галла. — Скорее, варварские орды увидят, как умеет умирать принцесса Рима.
Гераклиан встал и поклонился.
— Мне пора, — сказал он. — Я должен присоединиться к колонне. Прежде всего я предан…
— Императору, — улыбнулась Галла. — Да, разумеется. Ubi imperator, ibi Roma. Где император, там и Рим.
Гераклиан снова поклонился.
— Ваше величество, — произнес он, повернулся и вышел из комнаты.
Галла смотрела, как он уходит, с бесстрастным лицом.
Потом позвала Евмолпия.
— Ваше величество?
— Вели служанкам приготовить мне ванну.
— Да, ваше величество.
Что ж, подумала она, по такому случаю Галла Плацидия должна выглядеть исключительно хорошо.
Кроме того, она позвала писца и написала письмо, которое следовало немедленно отправить вслед наместнику Гераклиану.
Огромная колонна вытекала из города, но не было радостных возгласов от толпы, собравшейся по обеим сторонам дороги. Совсем наоборот — за отступавшей колонной следили с угрюмым осуждением, даже с откровенной враждебностью. Совершенно неожиданно великий триумф Гонория над готами, казалось, случившийся всего за несколько дней до этого, хотя на самом деле все произошло год назад — и торжественное заявление на
Триумфальной Арке, что варвары, враги Рима, уничтожены навеки — стал казаться лживым. Некоторые зеваки выкрикивали оскорбления и даже швыряли комья грязи в проезжавшие мимо кареты, но тут гвардейцы Палатина надвинулись на них, обнажив мечи, и те кинулись прочь. Большинство граждан Рима не могли бежать в Равенну. Им оставалось просто сидеть и ждать, когда придут готы.
Вдоль всей Via Flaminia располагались огромные кладбища с гигантскими гробницами из известняка, витиевато украшенными смесью христианских и языческих символов, рыбами, птицами, крестами и ракушками. Между гробницами высились темные, скорбные тени кипарисов. Аттила смотрел на них и размышлял. Римляне по обычаю хоронили своих мертвых за городской чертой. Хоронить кого-нибудь в черте города — плохая примета, считали они. Исключением был великий император Траян, завоеватель Дакии, единственной римской территории за Дунаем.
Когда он внезапно скончался во время похода, прах императора-солдата, наперекор его предсмертному пожеланию, привезли обратно в город и захоронили в помещении под громадной колонной, носившей его имя; вырезанные на ней барельефы предлагали выразительные свидетельства его побед над Дакией. Но многие говорили, что подобное погребение его смертных останков идет вразрез со всеми обычаями. И с того момента, целых три столетия назад, после высшего расцвета императоров из династии Антонинов — Адриана, Траяна и философа Марка Аврелия, когда Римская Империя охватывала значительную часть земного шара и наиболее цивилизованную часть человечества, с того момента, говорили некоторые, империя начала сокращаться; тогда и начался ее долгий и медленный упадок. А теперь к городу подходила армия из сотни тысяч голубоглазых всадников-готов, они уже были в Италии…
Мальчик жаждал увидеть, как Аларих въезжает в гордый Рим, хотя готы и были старинными врагами его племени. Но у него были и другие планы. Когда Фламинийская Дорога поднимется вверх, в горы…
День позднего лета был душным, в воздухе тучами вились комары. Они садились на лица кавалеристов, те раздраженно отмахивались и сдвигали на затылок шлемы, чтобы вытереть пот со лба.
Вокруг разворачивались огороды, снабжавшие бесконечные потребности Рима, а дальше шли обширные именья и виллы в долинах Тибра Высушенные солнцем сосновые шишки хрустели под колесами карет, стручки ракитника негромко взрывались на удушающей августовской жаре, из высокой травы доносилось стрекотанье разнежившихся на солнце цикад.
Олимпий потребовал задернуть на окнах красные занавески, чтобы хоть немного защититься от жары, и в карете стало сумрачно, как в церкви. Мальчик задремал. В лихорадочной дреме он видел Стилихона и Серену, один раз он даже проснулся, поверив, что они все еще живы. Вспомнив, он почувствовал, что память жжет его плоть, как солнечный ожог, а глаза ослепли от скорби. Он зажмурился и постарался снова найти убежище во сне. Ему снился Тибир, бог огня, и Отитсир, бог солнца. Ему снилась родина.
Карета остановилась. Аттила вздрогнул, отдернул занавеску и высунулся в окно. Олимпий попытался помешать ему, но мальчик не обратил на него внимания. Воздух был жарким, душным и зловещим Откуда-то издалека, от головы колонны, раздавались крики. Потом из арьергарда в голову колонны галопом промчался пограничный гвардеец. Когда он возвращался обратно, Олимпий окликнул его, и в это время колонна снова медленно двинулась вперед.
— Эй, послушай!
Кавалерист осадил коня, подтянув сжатые кулаки к груди. Мускулы у него на руках вздулись. Он повернул коня к карете и пустил его шагом, заметив с кислым видом, что внутри сидит жирный дворцовый евнух. Кавалерист молча смотрел на дорогу и на далекий горизонт с угрюмым выражением лица — плохой признак.
— Солдат! Как тебя зовут?
Солдат искоса посмотрел на евнуха и буркнул:
— Центурион. Центурион Марко.
— Марк?
— Нет, — медленно произнес солдат, словно разговаривал с особенно тупым ребенком. — Мар-ко.
«Марко, ну надо же! — сердито подумал Олимпий. — Это даже не на латыни. Это по-варварски.»
— Ну, Марко, что там такое произошло?
— Неприятности впереди на дороге.
— Что, разбойники?
Марко негодующе фыркнул.
— Разбойники, клянусь моей задницей! Прошу прощения. Но я думаю, мы бы справились с несколькими разбойниками, вам так не кажется? Нет. Большие неприятности, очень большие. — Он откашлялся и сплюнул. Некоторое время ехали молча.
— Ну, говори же, что там, — произнес Олимпий раздраженным от нетерпения и страха голосом.
— Да дело вот в чем. Вот мы, направляемся на север по Фламинийской Дороге. — Он показал рукой. — А вот Аларих, направляется на юг по Фламинийской Дороге. И мне почему-то кажется, что дорога недостаточно широкая, чтобы нам с ним разъехаться.
Олимпий прижал к губам свою пухлую белую ручку, и Аттила мог бы поклясться, что он приглушенно вскрикнул.
Мальчик перегнулся через дрожащего евнуха и спросил;
— Но ведь Аларих стоит лагерем в Цизальпинской Галдии?
Центурион всмотрелся внутрь кареты и в некотором удивлении отдернул голову, разглядев мальчика.
