Александр Волков - Зорро
— Но мы говорили о быке по кличке Ярго, — напомнил дон Росендо. — При чем тут человеческая природа?..
— А при том, сеньор, что Ярго выкормлен скотниками дона Манеко Уриарте, регулярно добавлявшими в его маис сок чертополоха, — сказал стряпчий, — и теперь малейшая ранка, нанесенная этому бычку, приведет его в такую ярость, что вся эта беготня покажется вам детской шалостью, вроде игры с котенком…
— Бык-убийца! — воскликнул пораженный дон Росендо.
— Скорее, орудие убийства, — поправил Остин. — Такое же, как револьвер, нож…
— Но нельзя ли как-то предупредить, остановить? — пробормотал дон Росендо, рассеянно глядя на пикадоров, с двух сторон наседавших на обреченного бычка.
— Вы хотите остановить корриду, сеньор? — усмехнулся стряпчий, подкидывая на ладони золотой соверен. — Мало вам истории с бильярдом?
— Зачем останавливать все представление? — вмешалась Касильда. — Довольно будет, если кто-то воспрепятствует выходу на арену этого бешеного зверя!
— Кто, сеньора? — вздохнул Остин. — Среди этой толпы нет ни одного человека, который мог бы подтвердить мою правоту!
— Я смогу! — с жаром воскликнул дон Росендо, не сводя глаз с арены, где уже появился нарядный тореро.
— Это невозможно, сеньор, — твердо возразил Остин. — Чтобы тайное стало явным, надо выпустить этого быка на арену и пролить первую кровь!
— И тогда все поймут, что следующая кровь будет человеческой? — спросил дон Росендо.
— Поймут-то они поймут, — покачал головой Остин, — но никто не подаст вида! Толпа жаждет человеческой крови, и она получит эту кровь!
— Выходит, бычьей ей мало? — возмутился дон Росендо, глядя, как бык на арене тупо тычет рогами в алые складки мулеты. Исход поединка был уже предрешен, но публика продолжала бесноваться так, словно истекающий кровью бык еще мог поддеть на рога танцующего вокруг него человека.
— О, как это ужасно! — воскликнула Касильда, когда тореро встал на носки и по самый эфес вогнал шпагу в темный от крови бычий загривок. Бычок на миг замер, затем его колени подогнулись, и он рухнул в пыль, уставившись на трибуны мертвым остекленевшим взглядом.
Но самое ужасное было даже не это, а то, что публика восторженно взвыла и стала осыпать торжествующего тореро пестрым шквалом цветов и мелких монет, тусклыми искорками проблескивавших в оседающей пыли. Тореро, опустившись на одно колено, сдержанно принимал эти изъявления восторга, а когда цветочно-денежный град иссяк, вынул из-за пояса нож и одним взмахом отхватил мохнатое бычье ухо. Восторженные вопли вмиг стихли, и все взгляды устремились на небольшую, крытую бурой черепицей мансарду, возвышавшуюся над крышей двухэтажного бревенчатого особняка. Фасад здания, украшенный вывеской банка, суда, газеты и полудюжины других, менее значительных местных учреждений, занимал пространство между двумя улочками, где на время корриды разместились бычьи загоны. Крыльцо, ведущее на широкую галерею вокруг первого этажа, было загорожено дощатым щитом, а из окон второго этажа торчало множество голов, будто весь особняк был заполнен единым многоголовым человеческим телом.
Черепичную крышу особняка публика также забила до отказа, и лишь в распахнутом окне мансарды, окаймленном резными пальмовыми наличниками, отчетливо рисовались всего два силуэта, мужской и женский, небрежно откинувшихся на высокие спинки плетеных кресел. И вот именно на этих двоих устремилось внимание притихших трибун.
Мужчину дон Росендо узнал сразу — это был Манеко Уриарте, но смуглую красотку, сидевшую рядом с ним, он видел впервые. Впрочем, сперва ее лицо было до самых глаз закрыто веером из страусиных перьев, но даже когда тонкая рука сложила и откинула веер на подоконник, дон Росендо мог бы поклясться, что ему еще никогда не приходилось встречать столь прекрасных и одухотворенных черт. Дон Манеко рядом с ней выглядел совершеннейшим мужланом, несмотря на то что по случаю праздника на нем был надет темно-лиловый сюртук из тончайшей английской шерсти и белая шелковая рубашка с пышным кружевным жабо, в пене которого тускло поблескивала золотая морда ягуара на толстой цепочке. Что же касается шеи дона Манеко, то она была по самый подбородок охвачена зеленым платком с остро торчащими по обе стороны узла концами. Так же остро торчали усы на его неподвижном лице, не дрогнувшем даже тогда, когда тореро с размаху швырнул на подоконник мансарды отрезанное бычье ухо и брызги свежей крови темной очередью полоснули по белоснежному кружеву жабо. Красавица тут же накрыла этот трофей страусовым веером и слегка склонила голову в знак того, что принимает приношение победителя.
Трибуны вновь взорвались неистовыми воплями, означавшими конец первого отделения этого кровавого спектакля, а пока служители оттаскивали бычью тушу и готовили арену для следующего боя, Остин, заметивший интерес дона Росендо к прекрасной незнакомке, успел кое-что нашептать о ней. Из рассказа выяснилось, что зовут ее Лусия, живет она на ранчо дона Манеко чуть больше полугода и, что самое главное, является младшей сестрой его покойной жены, так что пока все туманные намеки хозяина на возможное сватовство натыкаются на несокрушимую преграду в лице падре Иларио, упорствующего в том, что брак между такими близкими родственниками богопротивен. Поколебать его упрямство мог бы разве что специальный указ, подписанный самим папой римским, но дон Манеко сильно сомневался в том, что первосвященник снизойдет до рассмотрения его смиренной просьбы, и потому продолжал упорно окружать красавицу своим неотступным вниманием, выдаваемым им за родственную заботу.
Донья Лусия, по словам слуг, почти мгновенно разраставшимся до размеров вполне достоверных слухов, сперва делала вид, что с благодарностью свояченицы принимает попечение «дядюшки». Однако когда тот попытался, как говорят игроки, «открыть карты», красавица недоуменно отвела мужскую ладонь от своей талии и приложила пальчик к прокуренным, тронутым сединой усам. Сам момент этого как бы нечаянного приступа мог, впрочем, выглядеть совершенно иначе, тем более что никто из дворовых дона Манеко не осмелился выставить себя в качестве очевидца события. Но в окончании притворства сильнее всех очевидцев убеждало то обстоятельство, что с некоторых пор ворота ранчо перестали открываться перед молодыми повесами, носившимися по опостылевшей округе в поисках хоть каких-нибудь новых впечатлений.
Пока Остин вполголоса излагал дону Росендо эту забавную повесть, на арене был убит следующий бык и второе ухо, вновь окропив кровью накрахмаленные кружева, шлепнулось на узкий подоконник мансарды. Репортер местной газеты, устроившийся на черепичном коньке над самыми головами дона Манеко и его свояченицы, счел это достаточным поводом для того, чтобы свесить голову через край крыши и поинтересоваться, какой из двух тореро показался красавице более искусным. Дон Росендо, не сводивший глаз с окна мансарды, разумеется, не мог слышать самого вопроса, но если поза репортера было достаточно красноречива сама по себе, то реакция дона Манеко была еще красноречивее: он внезапно встал во весь рост, схватил оба окровавленных уха и с такой силой ткнул ими в лицо нахального борзописца, что тот выронил свой блокнот и удержался на крыше лишь благодаря тому, что успел ухватиться за жестяной флюгер в виде петушка.
