Окись серебра - Виктория Александрова
Они пошли в глубь сада по заметённой снегом тропинке. Ветер раззадоривался, развевая ярко-фиолетовый с золотом флаг на башнях и стряхивая снег с ветвей садовых деревьев. Хельга шла не торопясь и не спешила начинать свой рассказ, но Хельмут проявлял невиданное терпение, то и дело поглядывая на неё.
— Как я уже говорила, я до последнего ждала, когда ты сам дашь о себе знать, — вдруг заговорила Хельга. — Про приглашение на свадьбу я молчу — хотя бы просто письмо… Жив, мол, здоров, всё в порядке.
— Прости, — вновь взмолился Хельмут, но сестра лишь закатила глаза:
— Не перебивай. — Она вздохнула. — Тогда я решила сама тебя отыскать. Конечно, дома накопилось столько дел и вопросов, требующих моего решения… Рискованно было уезжать, но я уже спать ночами не могла, думая, что с тобой что-то случилось, а от меня просто скрывают, — выдавила усмешку Хельга — и Хельмут тоже усмехнулся. Да кому оно надо — скрывать? Генрих, например, точно бы не стал. Наверное. — Сначала я поехала в Айсбург.
— Зачем?! — не выдержал Хельмут. — Меня нет, так ты над Генрихом решила поиздеваться?
— Знаешь, жаль, что его здесь нет, — снова улыбнулась Хельга, уже не так натянуто. — Не помешало бы тебе сейчас рот чем-нибудь заткнуть…
Ответом ей послужил его смех. Господи, ну наконец-то… Бывало, и в худшие моменты сестра находила повод над ним посмеяться. И почти двенадцать часов без её шуток были, пожалуй, самыми угрюмыми и тягостными в жизни Хельмута. А теперь с его плеч словно огромный камень свалился: Хельга снова стала собой. Ну и слава Богу. Теперь он готов терпеть даже самые неприличные остроты.
— Ну, у меня было два варианта, — сказала сестра. — Я знала, на ком ты женился, но Даррендорф располагается дальше от Штольца, чем Айсбург… К тому же я привыкла, что ты постоянно ходишь за Генрихом, и решила сначала поехать к нему. Да и решить с ним кое-какие вопросы насчёт нашей земли тоже было надо… Если ты не понял, в твоё отсутствие Штольцем управляла я, — гордо вскинула голову она. — А вассалы иногда обращаются к своим сюзеренам за помощью, причём не только при зуде в штанах.
Хельмут снова рассмеялся. Нет, было в этих отвратительных шутках что-то… что-то очаровательное.
— Его милость убедил меня, что ты остался в доме жены, — не обращая внимания на его смех, продолжила Хельга. — Так что в Айсбург я в любом случае заехала не зря.
— Подожди, — вспомнил Хельмут, с трудом справившись со смехом, — но мы с Софией тоже были в Айсбурге, в спалисе[18], когда маленький Джеймс родился… И ни Кристина, ни Генрих не сказали, что ты заезжала.
— Я попросила их не говорить, — призналась Хельга.
Они проходили мимо занесённых снегом клумб, где обычно росли розы. Сейчас, зимой, без цветов и кустарников, с голыми, покрытыми снегом деревьями сад казался пугающе пустым — словно он не оживёт уже никогда… Но Хельга и её подручные садовники были настоящими волшебниками, и каждую весну сад всё же расцветал, превращаясь в буйство красок: зелёная листва, алые розы, фиолетовые ирисы, оранжевые бархатцы, белые цветки яблонь и вишнёвых деревьев… С каждым годом сад становился всё наряднее и шире, отнимая территории у скал и превращая сухую жёлто-серую землю в чёрную, мягкую и плодородную. Мама, помнится, говорила, что на самом деле эта земля тоже пригодна для плодородия — просто нужно ей помочь. Она хорошо разбиралась в подобных вещах, и Хельга унаследовала этот дар.
Но цветение настанет нескоро. Сейчас сад был белым, пустым и однообразным.
— Ну, а как тебе Кристина? — решил поинтересоваться Хельмут. Он сам до сих пор не знал, как относится к этой девушке, и ему стало любопытно, что о ней думает сестра.
Хельга вдруг замолчала и отвела взгляд, делая глубокий вдох. Казалось, она была готова выдать длинную эмоциональную речь — полную либо гнева, либо восторга. Но в итоге сестра, выдержав минутную паузу, ответила коротко и сухо:
— Думаю, её имя теперь войдёт в легенды.
— Да ну, — буркнул Хельмут, хотя тут было с чем согласиться. Кристина, конечно, была той ещё неудачницей, но в одном ей точно повезло: её правда запомнят надолго. Или не в одном — она же вышла за Генриха… — Слушай, но… что тебя так расстроило? Это же во время твоей поездки произошло, я правильно понимаю?
— Я влюбилась.
Тут Хельмут споткнулся на ровном месте, но смог сохранить равновесие. Он остановился, преграждая на узкой тропинке путь сестре, и уставился на неё огромными от изумления глазами. Это она-то? Влюбилась? Её светлость Хельга Штольц, пачками отшивающая многочисленных претендентов на её руку? Но ведь её сердце было разбито навсегда, а вся любовь устремлялась лишь к погибшему жениху — она сама не раз говорила об этом…
— Да-да, милый, я, оказывается, тоже способна на вполне человеческие чувства. — Хельга всё так же улыбалась, но только-только засветившееся в её глазах веселье погасло.
— И… и кто же этот мужчина, — заикаясь, спросил Хельмут, — что сумел растопить ту ледяную глыбу, в которую превратилось твоё сердце? Неужели он смог затмить даже Вильхельма?
— С чего ты взял, что это мужчина? — негромко протянула Хельга, продолжая коварно улыбаться.
— А-а… Ну тогда всё понятно. — Он постарался сделать вид, что не удивлён, хотя получилось не очень убедительно. На самом деле Хельмут чувствовал, как у него отвисает нижняя челюсть, и понимал, что вернуть её на место будет, мягко говоря, нелегко. — Я посмотрю, это у нас уже семейная традиция.
— Я тебя сейчас ударю. — Хельга наклонила голову и скрестила руки на груди.
— По коленке? — хмыкнул он. — Выше-то не достанешь.
Он всегда был на целую голову выше сестры, которая даже к двадцати шести годам не очень выросла.
— Уж поверь: до того места, что повыше коленки, я достану. И не будет у вас с Софией наследника, как ни старайся.
— Ладно, кто я такой, чтобы тебя осуждать… — На самом деле Хельмуту было безумно смешно, но он изо всех сил старался сохранять серьёзность. Вот так совпадение: брат и сестра — и оба способы полюбить и мужчину, и женщину… Может, это по наследству передаётся, а они чего-то не знают о своих родителях? — И кто же эта женщина?
— Всё тебе расскажи. Ты же совсем не умеешь держать язык за зубами. А если скажу, того и гляди, завтра об этом будет трещать весь Штольц, а послезавтра — весь Бьёльн.
Что ж, пожалуй,
