Андрей Степаненко - Великий мертвый
И только избалованные символическими войнами с Мотекусомой старые вожди и особенно предводитель союзников Чичимека считали, что цена войны уже слишком высока.
— Мои воины ранили четверых мертвецов, — напирал Чичимека, — а потеряли убитыми восемьдесят! А главное, не напрасны ли наши потери? Я еще не видел ни одного убитого врага! Может, они и впрямь бессмертны?
Но Шикотенкатль не считал нужным слушать выжившее из ума старичье.
— Бессмертный — еще не значит, непобедимый! — отрезал он. — Если они духи, то пусть отправляются обратно в преисподнюю, а в моей Тлашкале им делать нечего!
— Ты слишком самоуверен, — покачал головой Чичимека, и старые вожди, соглашаясь со сказанным, сдержанно закивали.
— А вы все слишком пугливы, — парировал Шикотенкатль и с усмешкой оглядел стариков.
Вожди обиженно засопели.
А потом «мертвецы» засели в брошенной крепости, боясь даже высунуть нос, и Шикотенкатль с удовольствием прослушал последние военные сводки и подозвал гонца.
— Пойдешь по западной дороге. Там у наших границ найдешь отряды мешиков — Ягуары и Орлы.
Гонец мгновенно напрягся.
— Скажешь им, Тлашкала уже бьет тех, кого они так испугались. Пусть убираются домой.
Гонец скрылся, и Шикотенкатль повернулся к своему лучшему другу — Иш-Койотлю.
— Пора кастиланам принять наши покаянные дары. Как думаешь?
Иш-Койотль рассмеялся. Слухи о том, что «гости» уже сожрали в брошенных селениях всех собак и перешли на человечину, были весьма настойчивы и небезосновательны — трупы со срезанным с ягодиц жиром находили вслед за кастиланами почти повсюду.
— Возьми с собой всех, кого сочтешь нужным, и съезди к ним, — кивнул Шикотенкатль. — Пора дать «мертвецам» понять, кто они здесь, и что их ждет.
Иш-Койотль расцвел. Такого почетного поручения он ждал давно.
* * *Израненный, обложенный примочками из топленого человечьего «масла» — за неимением лампадного — Кортес, как всегда, сидел на индейском барабане и доедал последнего щенка.
— Мы проигрываем, Кортес, — тихо произнес не отрывающий взгляда от наскоро прожаренной щенячьей лапки Гонсало де Сандоваль.
— Знаю, — мрачно отозвался генерал-капитан.
— Мы уже потеряли сорок пять человек, — проронил Диего де Ордас.
— Я помню, — кивнул Кортес и швырнул обглоданные дочиста кости в огонь.
— Лошади изранены, — склонил огненную голову Альварадо. — А от твоих послов никакого толку.
Кортес поджал губы. Он возвращал плененных в боях вождей уже трижды — с четко зафиксированными Королевским нотариусом дарами, каждый раз требуя лишь одного — мира. И каждый раз получал из Тлашкалы твердое «нет».
Но хуже всего было то, что они стремительно проигрывали. Судя по оценкам разведки, Тлашкала выдвинула против них порядка четырех тысяч воинов — опытных, привычных к горам, а главное, сытых. Те четыре тысячи семпоальцев, что он взял с собой, в бою с тлашкальцами сравниться не могли, а кастильцев было слишком уж мало — триста пятьдесят душ.
Даже лошади уже не приводили врага в ужас. Их военные вожди определенно изучали особенности Громовых Тапиров, а местами уже опробовали в деле новую, специальную тактику боя против конницы. Они нападали ночами и подходили так тихо, что если бы не натасканные на запах индейца еще на Кубе и регулярно поощряемые человечиной собаки, его отряд можно было перебить уже раза три-четыре.
А еще и артиллерийский боезапас… Кортес тяжело вздохнул, — как только они вошли в эти земли, доставка пороха и ядер сразу же стала невозможной, — тлашкальцы просто перекрыли дороги. И, сколько он еще продержится, было не столько вопросом личной отваги и вооружения, сколько времени…
— Тлашкальцы! — заорали часовые, и Кортес встрепенулся.
Стоящий на взгорке разведчик отчаянно махал укрепленным на копье флажком, и эта весть мгновенно разлеталась по всему лагерю.
— Подъем! — вскочил Кортес. — К оружию!
— Нет-нет, подожди, — озабоченно тронул его за рукав Ордас. — Это не нападение!
Кортес пригляделся, и в его груди прошла горячая волна.
— Сеньора Наша Мария! Наконец-то!
Разведчик определенно показывал знак «идут парламентеры».
* * *Собственно парламентер был один — высокий, самоуверенный индеец. Выполнив обязательный ритуал приветствия, он знаком приказал носильщикам разгрузить дары в трех местах, и Кортес недоуменно переглянулся с капитанами. Такого он еще не видел.
Справа стояли четыре страшные морщинистые старухи. В центре лежали огромные, учтиво вскрытые носильщиками тюки, доверху набитые цветастыми перьями и мелкими, похожими на зерна какао шариками копала — главного здешнего благовония. Ну, а слева стоял мешок с маисом… и раскрашенный перьями под череп каучуковый мяч для здешней игры.
— Я что-то не пойму, — насторожился Кортес. — Это что?
Агиляр принялся переводить, но Марина оборвала его скупым жестом.
— Отошли их назад, Колтес, — процедила она — уже на кастильском. — Или убей.
— Ну-ка, объясни… — потребовал Кортес.
Марина ухватила Агиляра за ворот и подтянула ближе.
— У Малиналли мало слов. Скажи Колтесу то, что Малиналли скажет.
— Это насмешка, Кортес, — глотнув, начал переводить Агиляр. — Если вы — злые духи, говорят они, возьмите в жертву и сожрите старух. Если вы добрые, украсьте головы перьями и вдыхайте дым от копала. А если вы люди, поешьте напоследок маиса, потому что скоро право принести ваши сердца в жертву разыграют на стадионе.
По спине Кортеса словно пронесся ледяной ураган, и он привстал с барабана.
— Взять их.
* * *Сначала закричали стоящие на каждом холме дозорные, затем — воины, а когда Шикотенкатль вышел из походного шалаша и увидел поддерживающих один другого соплеменников, он заорал и сам.
— Иш-Койотль! Что это?! Что с тобой, брат?!
Иш-Койотль покачнулся и протянул руки вперед. На месте кистей торчали перетянутые бечевкой, чтобы посол не истек кровью по пути, розовые обрубки. А кисти… связанные в пару кисти свисали у него с шеи, — как и у всех остальных.
— Что это?! — протер глаза Шикотенкатль.
— Его ответ… — выдавил друг и побрел в сторону.
— Куда ты?!
Иш-Койотль приостановился, покачнулся, и привязанные к шее отрезанные кисти ударили его в грудь.
— Скажи, Шикотенкатль… как я возьму в руки копье?
Шикотенкатль не знал.
— А как я обниму любимую?
Шикотенкатль растерянно мотнул головой.
— Я теперь кто? Мужчина? — произнес Иш-Койотль. — Или меня будут кормить старухи? До конца дней…
