Фрэнк Йерби - Сарацинский клинок
– Король, – объяснил ему тихо Пьетро, – приказал ей принести вам одно письмо…
Хотя Пьетро и говорил шепотом, Фридрих услышал его слова.
– Какого черта, как ты это понял? – потребовал он ответа.
Пьетро улыбнулся.
– Во имя милосердного и сострадающего Бога, – цитировал он, заменяя гортанные звуки музыкальной тональностью собственного языка. – О, ты, погруженный! Вставай ночью, немного, наполовину, или вычти, или добавь к этому, и читай нараспев Коран! Воистину мы обязаны тебе языком![22]
– Вот дьявол! – воскликнул Фридрих. – Есть ли пределы власти твоего разума?
– Есть, сир, – грустно сказал Пьетро. – В меня часто вселяются джинны и демоны, а в присутствии прекрасных девушек я теряю разум и речь…
– Вот в это я верю, – рассмеялся король. – Сир Готье, вот ваше письмо.
Готье взял в руки пергамент и сломал печати. Потом остановился.
– С вашего позволения, сир? – спросил он.
– Конечно. Оставьте эти церемонии, сир Готье.
Готье вскрыл письмо и стал читать. Пьетро увидел, что, когда он дошел до середины, лицо его побледнело. Он даже взялся за столбик кровати, чтобы не пошатнуться. В конце концов он дочитал и поднял голову.
– Плохие новости? – поинтересовался король.
– Самые плохие, – простонал Готье. – Сир, я должен просить вас освободить меня от моего обещания сопровождать вас в вашем путешествии. Мне совершенно необходимо вернуться во Францию.
– Почему? – спросил король.
Готье какую-то минуту колебался.
– У меня, ваше величество, есть дядя, у него владение в Лангедоке. Он человек благочестивый, добрый и очень ученый. Как и многие другие такие люди, сир, он примкнул к альбигойцам…
– Впал в ересь? – спросил Фридрих. – Это плохо…
– Мой отец умоляет, чтобы я вернулся и спас его от этого заблуждения. Мой дядя очень меня любит, сир. Он прислушается к моим словам.
– Спасти для церкви человеческую душу – дело стоящее, – серьезно сказал Фридрих. – Я разрешаю вам уехать.
– А Пьетро? – спросил Готье. – Я поклялся, что добьюсь, чтобы он получил рыцарское звание.
Фридрих нахмурился.
– Я думал придержать этого малыша около себя. Но ничего. Он будет мне более полезен, когда я вернусь из Германии, нежели сейчас. Берите его, если хотите.
Королева внимательно прислушивалась к этому разговору. Она многое поняла и начала быстро говорить что-то на родном языке.
Фридрих перевел:
– Ее величество говорит, что, если вы отправитесь в Лангедок, найдите там благочестивого монаха Доминика[23] и попросите его молиться за королеву.
– Испанский монах? – сказал Готье. – Действительно, вся Франция знает о нем.
– Я тоже, – заметил Фридрих. – А теперь скажите мне, как вы намереваетесь совершать путешествие на север?
– По морю, – уверенно ответил Готье. – Я проехал верхом всю Италию и знаю, как задержат нас горы. А мы должны торопиться.
– Вы правы, – сказал Фридрих. – В гавани много быстроходных кораблей. Я советую вам нанять генуэзский корабль, поскольку Генуя лояльна по отношению к нам, а пизанцам доверять нельзя. Корабли уходят из Кастельмаре каждый день. Наверняка найдется не один корабль, отплывающий во Францию завтра с утренним приливом. Если хотите, я пошлю человека, чтобы он сегодня вечером договорился о месте для вас на одном из них.
Через час королевский посыльный вернулся с сообщением, что он договорился – корабль возьмет их и их коней. Готье дал ему тяжелый кошелек с таренами.
Это дело было улажено, и они просидели с королем допоздна в большом зале. Пьетро чувствовал, что у него под веками словно песок насыпан. Раз или два он клюнул носом. А Готье, казалось, и не собирался спать. Он сидел с лицом, напряженным от горестных мыслей. Что же касается Фридриха, то безграничная энергия его семнадцати лет, безудержное честолюбие, непрерывные искания ослепительного ума возмещали земные потребности тела в отдыхе. Уже под утро он прервал поток своего красноречия и заметил, что Пьетро заснул в кресле.
– Бедный малыш, – сказал он. – Уложите его в постель, сир Готье.
Готье взял легонького Пьетро на руки и отнес в комнату, которую ему указал слуга Фридриха. Пьетро не проснулся, даже когда Готье с помощью слуги раздел его.
Готье улегся рядом с Пьетро, но уснуть он не мог.
– Туанетт, – шептал он, – дорогая моя сестренка, как ты могла…
Сам Фридрих и его небольшая свита из германских рыцарей провожали их в гавань. Король поцеловал Готье и Пьетро с искренней привязанностью.
– Возвращайся на Сицилию, Пьетро, – сказал он, – тебя здесь ожидают высокие почести…
– Благодарю вас, сир, – прошептал Пьетро. – И пусть Бог оберегает вас в путешествии, которое вы должны совершить.
Фридрих посмотрел на него.
– Твои слова, Пьетро, удивляют меня, – сказал он. – Разве уже не доказано, что я избранник Бога? Разве переход власти ко мне в последний момент от гвельфа не был чудом? А мое избрание императором, когда уже не было никакой надежды?
– Вы правы, сир, – отозвался Пьетро. – И все-таки во имя любви, которую я испытываю к вам, умоляю вас, будьте осторожны…
– Ты такой нежный, как девушка, – рассмеялся Фридрих. – А я верну тебе твое напутствие. Вы оба – будьте осторожны во время вашего путешествия.
Он еще раз расцеловал их обоих, и они поднялись на борт корабля под звуки трубы личного трубача короля.
Капитан приветствовал их в некоторой растерянности. Не каждый день пассажиров, поднимающихся на борт его корабля, провожает король.
– Надеюсь, вам будет здесь удобно, мессиры, – сказал он. – Нам предстоит долгое плавание до Генуи.
– До Генуи? – взревел Готье. – Мы плывем во Францию!
– Через Геную, – с тревогой в голосе произнес капитан. – Я должен срочно доложить кое-что моим хозяевам и доставить туда некоторые грузы…
Готье достал из своего пояса такой тяжелый кошелек, что у капитана глаза полезли на лоб.
– Во Францию, – сказал Готье. – Меня устроит высадка в любом месте западнее Роны…
– Аргументы моего господина очень убедительны. Мы плывем во Францию.
Вспоминая тот день, проведенный с Фридрихом, Пьетро подумал, что иногда бывает полезно помолчать. Все то, что говорил им Фридрих, то, что срывалось с его уст без всякой последовательности и порядка, в этом следовало разобраться, разложить по полочкам. Человек не может ясно понять совершенно новую концепцию общества, пока у него не будет достаточно времени, чтобы поразмышлять над ней. Для Пьетро возможность думать была одной из самых больших радостей жизни. Но сегодня путешествия по прекрасному царству собственного ума заводили его слишком далеко: если в конечном счете короли и принцы распоряжаются нациями и воюют против других стран, то не придет ли такое время, когда страны станут не чем иным, как владениями высшего правления, охватывающего весь мир? Но какой король окажется достаточно могущественным, чтобы контролировать такую необъятную территорию?
