Артуро Перес-Реверте - Мост Убийц
– А что будет с этим… как его… Бихелой? – спросил капитан.
– Мое дело – часовой у двери, все прочее меня не касается. Не я фанатик, а он. Мученического венца желает. Пострадать за свой народ. Надеюсь, когда его схватят, я буду уже на улице. И скроюсь.
Малатеста произнес это очень холодно. Факел на стене затрещал, разбрасывая последние искры, и лицо собеседника вновь оказалось во мраке.
– А к этому часу, – продолжал он, – наши друзья Фальеро и Толедо захватят дворец дожа, твоя милость – справится с Арсеналом, а прочие, бог даст, тоже выполнят все, что им поручено.
Он замолчал и, как показалось Алатристе, коротко вздохнул:
– Незабываемая выйдет ночь. Если выйдет.
Алатристе смотрел на черно-маслянистую полоску воды у себя под ногами. Вдалеке, на оконечности канала, в неподвижной глади отражалось освещенное окно. Прямоугольник света вверху – и точно такой же внизу. Даже самое легкое колыхание воды не тревожило его.
– Полагаю, этого самого ускока ты держишь в надежном месте.
– Правильно полагаешь.
И объяснил, что Пуло Бихела – из тех фанатиков с горящим взором, от которых никогда не знаешь, чего ждать в следующую минуту. А потому он сидит в некоем доме, носу на улицу не высовывает, пока не придет время. И копит душевные силы постом и молитвой.
– Мы с ним расходимся только в одном пункте. Он говорит, дожа надо прирезать в самый миг причастия, когда священник сунет ему в рот облатку. Момент – торжественный, и всех застанет врасплох.
– Так в чем расхождение?
Малатеста задумался на миг:
– Ну, видишь ли… Ты сам уж понял, что я не больно-то набожен. Как и ты, наверное. По мне, хоть бы и вовсе не было этой поповской и старушечьей тарабарщины…. Однако у каждого есть свои… Не знаю, как сказать… Ну, понятия, что ли…
Алатристе едва ли не в ошеломлении смотрел на неразличимый во тьме силуэт:
– Только не говори мне, что тебе не все равно, когда именно завалить человека.
Малатеста как-то неловко затоптался на месте:
– Да нет… Как раз потому, что я утратил веру, какие-то мелочи особенно помнятся. Я ведь сицилиец, имей в виду.
– Так ты у нас еще и излишне щепетильный?! Быть не может. Вот в это я не верю.
– Слово «излишне» здесь излишне, – язвительно заметил Малатеста. – И совсем не к месту.
В ответ Алатристе рассмеялся сквозь зубы. Обидно, но не притворно. В самом деле – на портрете Малатесты обнаружилась колоритная подробность.
– Я бы не сказал. Да и никто бы…
Малатеста прервал его витиеватой сицилийской бранью, где поминались и Иисус Христос, и его матушка.
– У каждого есть свои… Свои, как говорится, тараканы в голове, – добавил он мгновение спустя. – Свои – у каждого…
Теперь пауза вышла долгой. И обескураживающей. Алатристе невольно отметил, что его забавляют неожиданные откровения. «Да пусть меня, как беглого раба, в кипящем масле сварят, – подумал капитан, – если я когда-нибудь мог представить себе такое: Гуальтерио Малатеста изливает передо мной душу».
– В детстве я одно время прислуживал на мессе. В Палермо.
– Мозги мне не… тереби.
На этот раз молчание было многозначительным. Сицилиец снова беспокойно пошевелился. Алатристе не удержался от сдавленного смеха:
– Черт возьми… Неужто и впрямь? Прелесть какая – прямо вижу, как ты – весь такой в пелеринке – лакаешь украдкой церковное винцо…
– Porca Madonna! Брось свои подколки.
– Стареешь, Малатеста.
– Да. Наверное. Наверное, старею. Как, впрочем, и ты.
Снова замолчали. Слышно было, как на канале весло ударяется о стену. Вскоре в темноте обозначился окованный железом нос приближающейся гондолы.
– Какие странные совпадения, – пробормотал сицилиец. – Мост Убийц. А на мосту – мы с тобой. Все же кажется, как ни крути, в мире есть какая-то гармония. Потаенное знание о том, кто мы такие есть.
– Я все же думаю, речь о том, чтобы заработать на кусок хлеба.
– Да. И по возможности – не пустого.
Под мостом бесшумно проплыла гондола, очертаниями напоминавшая гроб. При свете фонаря на корме можно было различить две закутанные в одеяла фигуры пассажиров под навесом и гондольера с веслом.
– А что, сеньор капитан, ты не чувствуешь временами, что устал?
– Не временами, а постоянно.
Гондола скрылась во мраке. И светлый прямоугольник – отражение окна – чуть закачался на черной глади канала и вскоре снова замер в неподвижности.
– А твой мальчуган… Иньиго… – сказал Малатеста. – Он сильно вырос.
– Сильней, чем ты думаешь.
– Пообещал меня убить.
– В таком случае – будь начеку. Он слов на ветер не бросает.
У воцарившегося молчания появился теперь какой-то иной оттенок.
– А ту женщину… Ну, с улицы Примавера? Помнишь ее?..
Разумеется, Алатристе прекрасно помнил старую гостиницу в Мадриде. И убогую комнатку, где дважды едва не убил итальянца.
– Ту, которая с тобой жила?
– Ее самую.
– Она два раза спасала тебе жизнь… И что с ней сталось?
– Умерла. Я в ту пору уже сидел.
– Сочувствую.
– Ей тоже досталось… – Малатеста говорил своим обычным тоном, бесстрастным и холодным. – От слуг правосудия, сам понимаешь… Альгуасилы, стражники и прочая мразь. Хотели допытаться, много ли ей известно обо мне.
Алатристе на миг прикрыл глаза. Понять, что значит «досталось», труда не составило.
– А известно ей было, разумеется, мало, – договорил он за Малатесту.
– Почти ничего. Все равно – долго после этого она не протянула. Вышла больной и нищей. Умерла на улице.
Малатеста прищелкнул языком, глубоко и сильно втянул воздух, словно здесь, на Мосту Убийц, вдруг обнаружилась его нехватка.
– В первый день Рождества, – сказал он, – конец нашему перемирию.
Алатристе кивнул, хотя было совсем темно. Факел уже потух. Только наверху, на стене, мерцала красная искорка фонаря.
– Конец, – подтвердил он. – Если только до того нам с тобой конец не придет.
Черный бесформенный силуэт перед ним чуть шевельнулся. Готовый к такому обороту разговора, Алатристе отступил на шаг, распахнул плащ, положил руку на эфес. Но тревога оказалась ложной. Малатесте хотелось еще поговорить.
– Знаешь ли, о чем я думаю? Мы с тобой – вроде двух старых полуоблезлых волков, что обнюхиваются, прежде чем впиться друг в друга клыками и загрызть насмерть. Не за еду, не за суку. А за…
– Репутацию? – предположил капитан.
– Да. Похоже.
Теперь молчание было особенно долгим.
– Репутацию… – наконец повторил Малатеста, понизив голос. – Да, наверное.
Диего Алатристе снова уставился в воду канала. Двойной прямоугольник был недвижен. Трудно было понять издалека, где само освещенное окно, а где – его отражение. Внезапно капитан с долей растерянности признался себе, что, вероятно, человека, что стоит сейчас рядом с ним, знает лучше, чем кого бы то ни было на свете.
