Артуро Перес-Реверте - Мост Убийц
Я спросил вина – мне подали его в грязном щербатом кувшине, но не время было воротить нос – отыскал взглядом капитана Алатристе, уже усевшегося с доном Бальтасаром Толедо и еще двоими за стол, и, удостоверившись, что особого внимания мой приход ни у кого не вызвал, сам пристроился к столу, и плотно обсевшие его посетители вышеописанного толка слегка потеснились, освобождая место. Устроился на деревянной, сильно засаленной скамье с кувшином в руках, привалился спиной к стене так, чтобы кинжал и пистолет – его ствол и колесико замка больно давили мне на поясницу – оставались скрытыми, и, можно сказать, соколиным оком принялся озирать здешнюю паству – и тех, что сидели с моим хозяином, и тех, что входили с улицы. Лишь пригубив вина – отвратительного местного пойла, по степени мерзости своей достойного уст одного лишь Неблагоразумного разбойника, распятого одесную Христа, – я поставил кувшин на стол и позабыл о нем. Поглядывал то в одну сторону, то в другую, всматривался в лица, подмечал, кто как себя ведет, качанием головы и преувеличенно учтивой улыбкой отказываясь всякий раз, как сводник предлагал мне услуги своей подопечной или шулер брался преподать катехизис четырех мастей либо начала ислама – напомню, если забыли, что карт в обычной колоде столько же, сколько лет было пророку Магомету. И пришел к выводу, что, если по какой случайности начнутся в этом вертепе свалка и поножовщина, ни мне, ни капитану живыми не уйти.
– Ну, стало быть, договорились, – сказал Бальтасар Толедо.
Диего Алатристе, так и не раскрывший рот за все время, изучал двоих мужчин, сидевших напротив. Жизнь с ее передрягами приучила его судить о людях не по тому, что они говорят, а – как молчат. Когда надо верно оценивать слова, выражения лица, намерения, то уши подводят чаще, чем глаза.
– Деньги при вас, синьоры?
Капитан Лоренцо Фальеро отчетливо и ловко управлялся с кастильским наречием, которое, по его словам, выучил еще в юности в Неаполе и на Сицилии. Он был лет тридцати пяти – высокий, видный, белокожий, со светлыми волосами до плеч и светлой же бородой. По словам Сааведры Фахардо, этот капитан венецианской службы, командовавший ротой немцев-наемников, принадлежал к обедневшей ветви знатного и славного рода, иные представители которого и сейчас занимали в городе видное положение. И держали сторону Риньеро Дзено, враждовавшего с нынешним дожем.
– При нас, – ответил Бальтасар Толедо.
Алатристе заметил, как Толедо сделал почти незаметное движение под столом, показывая что-то, спрятанное под плащом, и венецианец чуть наклонился, заглядывая. Потом выпрямился с удовлетворенным видом, и они понимающе переглянулись.
– По весу вроде бы то, что надо, – заметил Фальеро.
– Это отрадно, потому что больше ничего не будет, пока все не кончится.
Фальеро, казалось, пропустил мимо ушей эту суровую реплику.
– Это ведь не… как будет по-вашему ардженто?.. сьерьебро, да?
Толедо качнул головой:
– Не серебро. Это дукаты по сто двадцать четыре сольдо.
Фальеро полуобернулся к своему спутнику. Тот коротко кивнул. При знакомстве этот человек отрекомендовался капитаном Маффио. Черты лица его грубостью были под стать манерам, сложение богатырское, а ручищи шириной не уступали лопатам. Диего Алатристе, который разглядывал его еще внимательней, чем Фальеро, знал, что рагузец-ренегат Маффио Сагодино командует ротой далматинцев, которые в ночь мятежа будут нести караулы в Арсенале. Из этого важного обстоятельства и проистекал повышенный интерес капитана Алатристе. Вояка до мозга костей, думал он. Солдафон с ног до головы. Лет сорока с большим гаком, темнолицый, с отметинами на щеках и на руках. Любопытно, что подвигло его на измену, хотя в Венеции, стране неверной всему и всем, предательской по сути своей и природе, само слово «измена» лишилось четкого значения. С капитаном Фальеро, казалось, все ясно: его симпатию к Риньеро Дзено – не исключено, что и родственного свойства – подогревал объемистый мешочек, только что под столом перекочевавший из рук в руки. А вот насчет Маффио Диего Алатристе терялся в догадках. Может быть, его обошли чином, может быть, дала себя знать какая-то давняя обида. А может быть, алчность. Или приелась прежняя служба? Или здесь замешана женщина? В конце концов, заключил капитан, в ту или иную минуту жизни каждый пересекает свою границу. И на миг задумался над тем, где же проходит его собственная.
– Ну, выпьем, – предложил Фальеро. – За успех нашего дела.
Они подняли и сдвинули стаканы. Алатристе, единым духом опустошив свой, заметил, что Бальтасар Толедо едва пригубил вино. Маслянистый свет не скрашивал его наружность: был Толедо бледен, под глазами набрякли сероватые мешки. Слишком велико напряжение, подумал капитан. И тяжка ответственность. Еще бы: прогулка по таким улочкам с мешочком золота – это блюдо на любителя.
Диего Алатристе почувствовал на себе взгляд Лоренцо Фальеро. Венецианец рассматривал его с любопытством, облокотясь о стол и с задумчивым видом пощипывая русую бородку.
– Дон Педро Тобар, не так ли? – сказал он наконец.
– Так, – отвечал Алатристе.
Фальеро повернулся к товарищу, но по-прежнему не сводил глаз с капитана.
– Мой спутник не знает испанского. Он просил передать, что все будет как уговорено.
– Хотелось бы получить примерный план этого самого места.
Венецианцы обменялись несколькими словами на своем языке.
– Полюч-чите, синьор, – заверил Фальеро. – Еще капитан Сагодино считает, что вам стоит побывать там, взглянуть свуоими глазами.
– Сложное дело.
– Вуовсе нет. В канун Рождества принято открывать вуорота перед всеми желающими. Это прекрасная возможность для вас.
– Не слишком ли рискованно? – вмешался Бальтасар Толедо.
Он был по-прежнему бледен, синевато-пепельные подглазья обозначились яснее, и Диего Алатристе даже показалось, что у него сильно дрожат руки. Будем надеяться, сказал он себе, что эти шакалы не заметят, в каком состоянии его спутник. А также и на то, что он не сдрейфил в последнюю минуту. Конечно, может быть, он болен или заболевает, но не исключено, что пал духом. Последнее, впрочем, плохо вязалось с тем, что Алатристе рассказывали про него, однако капитан знал по собственному опыту, что таким колебаниям подвержены и самые стойкие. Так или иначе, нехорошо, когда за трое суток до начала действий человек, отвечающий за всю военную сторону операции, теряет хладнокровие.
– Это же Венеция, – говорил меж тем Фальеро. – Проходной двор. И без риска нельзя: у нас – свой, у вас – свой.
Он смотрел на Алатристе с едва заметной задумчивой улыбочкой, и капитану совсем не понравились ни она, ни сопутствовавший ей взгляд.
