Бернард Корнуэлл - Крепость стрелка Шарпа
— Ну почему ты не можешь быть настоящим слугой? — спросил Шарп. — Чистить мои сапоги, стирать одежду, готовить ужин, а?
Ахмед, не понявший ни слова, молча ухмыльнулся.
— И кого я заполучил? Малолетнего убийцу. Ладно, паршивец, поехали.
Шарп повернул лошадь к деревне. Они миновали наполовину высохшее озерцо, возле которого на кустах сохло выстиранное белье, и выехали на пыльную главную улицу, выглядевшую непривычно пустынной, хотя из темных окон и занавешенных дверных проемов за ними пристально, настороженно и с опаской следили десятки глаз. В тени под деревьями злобно порыкивали собаки, у дороги копошилась пара кур. Единственным человеком, которого видел Шарп, был голый старик, сидевший в стороне, поджав под себя ноги. На Шарпа он не обратил никакого внимания.
— Надо найти дом. — Ахмед пожал плечами. — Дом, понимаешь? Дом.
Наконец на улицу осмелился выйти деревенский староста, наик. По крайней мере Шарп решил, что это староста. Староста же, решив, что перед ним командир британских драгун, сложил руки, поклонился и щелкнул пальцами, подзывая слугу с маленьким медным подносом, на котором стояла чашечка с араком. От крепкого, обжегшего горло напитка слегка закружилась голова. Староста затараторил, и Шарп остановил его движением руки.
— Не надо. Со мной говорить бесполезно. Я никто. Обращайтесь к нему. — Он кивнул в сторону полковника Хаддлстоуна, въезжавшего в Деогаум во главе индийских кавалеристов.
Пока наик объяснялся с полковником, его солдаты спешились. По загадочному совпадению это событие совпало с исчезновением обеих куриц. Несчастные птицы успели только пискнуть. Хаддл стоун обернулся, но лица кавалеристов изображали полнейшую невинность.
В крепости снова ухнуло орудие. Ядро упало на плато, там, где маршировала британская пехота. Вскоре в деревню вошли драгуны, и Шарп, передав двух позаимствованных лошадок Локхарту, отправился на поиски дома для Торранса. Пройдя улицу из конца в конец, он не обнаружил ничего, что отвечало бы заявленным Торрансом требованиям. В отсутствие дома с огороженным садом пришлось довольствоваться глинобитной лачугой с крохотным двориком. Свое право на постой Шарп закрепил тем, что оставил в главной комнате пустой ранец. Жившая в домишке женщина с двумя детьми в страхе забилась в угол.
— Все в порядке, — сказал Шарп. — Вас никто не обидит. — Женщина завыла и втянула голову в плечи, как будто ожидала, что ее сейчас ударят. — Вот же чертовщина! Неужели в этой треклятой стране никто не говорит по-английски?
Делать до прибытия Торранса было нечего. Можно бы прогуляться, поискать бумагу, перо и чернила да написать письмо в Серингапатам Симоне Жубер, но Шарп решил не перетруждаться. Он снял саблю, расстегнул ремень, скинул мундир и завалился на веревочную кровать.
Крепость снова огрызнулась пушечным выстрелом, прозвучавшим наподобие далекого грома. Шарп уснул.
* * *Сержант Обадайя Хейксвилл стащил сапоги, и комнату наполнил запах, заставивший Торранса закрыть глаза.
— О господи… — обреченно простонал капитан.
Ему и так было плохо. Накануне Торранс выпил едва ли не целую бутылку арака, потом очнулся от колик и до рассвета то забывался ненадолго, то просыпался в кромешной темноте. Уже светало, когда в дверь робко постучали. Капитан выдал добрую порцию проклятий, после чего как будто провалился на несколько часов. И вот теперь его разбудил Хейксвилл. Словно не замечая запаха, которым поделились с комнатой его сапоги, сержант принялся разматывать портянки. Здесь вонь была посильнее. Более всего она напоминала запах прогорклого сыра, хранившегося пару месяцев в брюхе мертвеца. Торранс подвинул стул к окну и поплотнее запахнулся в халат.
— Жаль Наига, — сказал капитан.
Хейксвилл, с недоверием выслушавший рассказ Торранса о достигшей индийца смерти, был не только опечален этим известием, но и повергнут в ужас сообщением о том, что помощником капитана назначен прапорщик Ричард Шарп.
— Значит, чертовы шотландцы не пожелали его принять, — пробормотал сержант себе под нос. — Никогда не был о них высокого мнения, но, похоже, что-то от мозгов у них еще осталось, раз они поспешили избавиться от Шарпи. — Хейксвилл обнажил правую ногу, и Торранс, едва не задохнувшийся от стойкого зловония, решил, что между пальцами у сержанта завелся черный грибок. — Теперь его подсунули вам, сэр, — продолжал сержант, — и, по правде сказать, мне вас жалко. Такой приличный офицер. Это я про вас, сэр. Несправедливо, да. Проклятый Шарпи! Нет у него такого права, чтобы быть офицером! Нет! Разве он джентльмен? Нет, сэр. Вот вы — да, джентльмен. А Шарпи — нет. Из грязи вышел. Как и все мы.
— Тогда почему же его произвели в офицеры? — спросил Торранс, с опаской наблюдая за тем, как сержант разворачивает портянку на левой ноге. Портянка похрустывала.
— А потому, сэр, что спас генералу жизнь. То есть так считается, что спас. — Хейксвилл замер, пережидая, пока прекратится судорога. Лицо его, и без того не отличающееся приятностью черт, превратилось в жуткую маску. — Да, сэр, спас жизнь генералу Уэлсли при Ассайе. Я, конечно, в это не верю, но сэр Артур, похоже, верит, вследствие чего паршивец Шарпи ходит у него в любимчиках. Шарпи пернет, а сэру Артуру кажется, что это свежий ветерок с юга подул.
— И когда же это у них началось? — полюбопытствовал Торранс.
— Четыре года назад, сэр. Я тогда устроил так, что Шарпи дали тысячу плетей. Был бы покойничком наш Шарпи, как ему и положено, да только сэр Уэлсли вмешался. Остановил порку, так что наш герой получил только двести плеток. Подумать только, остановил наказание! — Несправедливость сего акта до сих пор возмущала сержанта. — И вот нате вам — теперь Шарпи еще и офицер! Говорю вам, сэр, армия не та, что была. Все рушится, все! — Он стащил наконец портянку с левой ноги, задумчиво посмотрел на черные от грязи пальцы и недоуменно покачал головой. — Вроде бы и мыл недавно, в августе, а по ним и не скажешь, а?
— Сейчас декабрь, — язвительно напомнил Торранс.
— Хорошей помывки, сэр, должно хватать на полгода.
— Некоторые занимаются этим чаще, — намекнул капитан.
— Может, кто и занимается, сэр. Вы, к примеру, как есть джентльмен. А вот я портянки снимаю, только когда ноги сотру. — Хейксвилл нахмурился. — Давно не стирал. Уже и не помню, когда такое было. Бедняга Наиг! Неплохой был парень, хоть и черный.
У Торранса насчет Наига было другое мнение; капитан считал толстяка-индийца злобным и мерзким типом, скверной на лике земли, но спорить с Хейксвиллом не хотелось.
— Нам определенно будет его не хватать, — вздохнул он, изображая подобающую случаю скорбь.
