От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов
Хотя на телеграмме значился гриф «секретно», о ней стало известно «городу и миру». Киссинджер был недалек от истины, когда писал, что «среди дипломатов в нашей истории Кеннан подошел ближе других к авторству доктрины эпохи, в которую жил».
Еще звучали отдельные голоса несогласных с предложенной политикой. Так глава военной администрации США в Германии генерал Люциус Клей воспринял «длинную телеграмму» как «крайний алармизм» и результат происков англичан, пытавшихся, помимо прочего, переложить вину за сложности в работе союзного механизма в Германии с себя на советскую сторону. Тогда как советские представители «скрупулезно соблюдают основные принципы Потсдамских соглашений» и сохраняют дружественное отношение к своим американским коллегам.
Но это был уже глас, вопиющий в пустыне официального Вашингтона, где постулаты «длинной телеграммы» становились новой ортодоксией. «Неотразимая привлекательность кеннановского анализа заключалась не только в том, что он давал авторитетное обоснование и ориентиры уже пробивавшему себе дорогу курсу в отношении СССР, но и в том, что он снимал с США всякую моральную ответственность за прогрессирующий развал союза и обострение всей международной обстановки, целиком перекладывая ее на СССР», – справедливо замечает Печатнов.
Чарльз Болен, один из основных специалистов по СССР, в середине марта сообщал коллегам по госдепу: «Отныне нет больше необходимости в дальнейшем анализе мотивов и причин нынешней советской политики». А адмирал Леги записал в дневнике: «Президент, похоже, считает необходимым оказать сильное дипломатическое сопротивление программе советской экспансии. Но я боюсь, что будет трудно вынудить госсекретаря признать ошибочность нашей нынешней политики умиротворения».
Леги напрасно сомневался в Бирнсе: он быстро согласился с новой ортодоксией. 28 февраля государственный секретарь выступил с программной речью в Нью-Йорке, в которой предупредил «потенциальных агрессоров», что Соединенные Штаты будут противодействовать им всеми средствами, в том числе и военными, невзирая на применение ими вето в Совете Безопасности. Агрессоров по имени Бирнс пока не называл, но мог бы уже и назвать: в Совете Безопасности не было другой страны с правом вето, кроме СССР, к которой американцы теоретически могли применить это понятие.
Помощник президента Кларк Клиффорд суммирует значение телеграммы Кеннана: «Президент Трумэн находился на своем посту меньше года. Он разрывался между растущим чувством гнева и недоверия к Советскому Союзу и остаточной надеждой на то, что он все еще может работать со Сталиным. Всего за несколько дней до того, как мы сели на поезд в Фултон, министр ВМС Форрестол разослал высокопоставленным чиновникам и сотням военных офицеров по всему миру длинную телеграмму из американского посольства в Москве, в которой предупреждалось, что русские из-за отсутствия безопасности и из-за давних амбиций будут опасным и дестабилизирующим элементом в послевоенном мире. Это послание, которое стало известно как „длинная телеграмма“, было, вероятно, самым важным и влиятельным посланием, когда-либо отправленным в Вашингтон американским дипломатом. Его автор, о котором я никогда раньше не слышал, вскоре должен был стать знаменитым: ДжорджФ.Кеннан, который во временное отсутствие посла Гарримана руководил американским посольством в Москве».
Созданный весной 1946 года Координационный комитет госдепа, военного и морского министерств предложил положить «длинную телеграмму» в основу выработки внешней и оборонной политики. Стратегия прояснилась: отпор «советской экспансии» по всему миру, отказ от компромиссов с СССР, силовое давление – «сдерживание».
Фултон
Фрэнк Макклюер, президент Вестминстерского колледжа в Фултоне, был человеком честолюбивым, желавший мировой славы и себе, и колледжу. Достичь ее заштатному учебному заведению в американской глубинке было сложно. Знаменитых профессоров заманить туда было просто невозможно. Но в распоряжении президента колледжа имелся небольшой денежный фонд, учрежденный вдовой одного из добившихся успеха выпускников Вестминстера, адвоката Джона Грина. На эти деньги один раз в год колледж мог пригласить прочитать лекцию человека «с международной репутацией, который сам бы избирал тему своей лекции и прочитал бы ее в духе христианской терпимости и благожелательности». Шесть первых лекторов промелькнули незамеченными.
В октябре 1945 года Макклюэр прочел в газете, что Черчилль, покинувший свой пост, планировал посетить США в начале 1946 года. Макклюер, чья голова странной формы принесла ему прозвище «Пуля», попросил своего старого знакомого по Вестминстеру генерала Гарри Вогана убедить Трумэна поддержать приглашение Черчиллю выступить в Вестминстерском колледже.
Выпускник Вестминстера 1916 года и однокурсник Макклюера генерал Воган – крепкий, грубоватый, сильно пьющий, заядлый курильщик, близкий друг Трумэна с Первой мировой войны – служил военным советником президента, который, напомню, сам был выходцем из Миссури.
Трумэн призвал Макклюера в Вашингтон, принял его в Белом доме и назвал идею превосходной. Зачем Трумэну это было нужно? «Президент считал Черчилля „первым гражданином мира“, но он едва знал его, – замечал Клиффорд. – Они были вместе в течение короткого времени на Потсдамской конференции, перед тем как Черчилль потерпел поражение на британских выборах и был вынужден покинуть конференцию. Желая узнать его получше, президент Трумэн написал: „Это замечательная школа в моем родном штате. Надеюсь, вы сможете это сделать. Я вас представлю“».
Дело было, конечно, не только в желании лучше узнать Черчилля. Трумэн крайне нуждался в каком-то мощном толчке, который позволил бы ему оправдать перед населением своей страны, перед Западной Европой, Латинской Америкой и остальным человечеством резкий поворот к конфронтации с недавним союзником – Советским Союзом. Для Трумэна было важно также прощупать настроения самой американской общественности, ее готовность к столь серьезному политическому развороту.
При этом Трумэн «передоверял» полуофициальному лицу изложить суть западной позиции по основным вопросам послевоенного мироустройства, оставляя за собой право постфактум либо присоединиться к сказанному, либо не согласиться, либо промолчать. Трумэн использовал огромный авторитет Черчилля в США, сохраняя при этом свободу рук.
Даже простая демонстрация близости с популярным Черчиллем сработала бы на повышение рейтинга американского президента. Приглашая крупного политика в свой родной штат, Трумэн демонстрировал и местный патриотизм.
А что же Черчилль? Нельзя сказать, что он питал бурные симпатии к Трумэну. По его собственным более поздним словам, он «испытывал отвращение к идее Трумэна занять место Франклина Рузвельта».
Но в течение нескольких месяцев Черчилль с нетерпением ждал, когда ему представится возможность произнести большую речь о растущей «советской угрозе». И тут появился Трумэн со своим предложением. Как лучше можно сделать такое драматическое заявление, чем в присутствии президента Соединенных Штатов и с его представлением? Это придавало событию общественный вес, в чем Черчилль так остро нуждался. Приписка Трумэна сыграла решающую роль. Сам Черчилль, будучи отставным премьером,
