Анна Антоновская - Ходи невредимым!
– Жаль, анчхабери опустили!
– Думаешь, лицом тоже одинаковые? – Амкар Сиуш опасливо перекрестился.
– Кто такие? Откуда прискакали?
– Может, родственники дидгорского дэви?
– Может… Я сразу догадался, – вдруг засмеялся прадед Матарса.
– Догадался, про себя радуйся, – рассердился дед Димитрия.
И сразу со всех рядов аспарези понеслось:
– Какой из двух Даутбек?
– Вон тот, первый!
– А кто из них второй?
– Где такого второго взял?
– Люди, и оружие одинаковое имеют!
А когда ни один из двойников не остался победителем в единоборстве, суеверный страх охватил многих.
– Может, дидгорский дэви раздвоил Даутбека? – шепнул отец Элизбара.
– Правда, у Даутбека всегда лицо льдом покрыто, – согласился Кавтарадзе.
На аспарези становилось шумнее и шумнее, зрителей охватили любопытство и нетерпение. Вперед вышел Пануш.
– Э-хе, народ! Кто угадает, какой из двух Даутбек, будет награжден вот этой серебряной чашей с изречением Шота Руставели.
Витязи покружились по аспарези, осадили коней и снова стали рядом. Но ни прадед Матарса, ни Нодар Квливидзе не угадали.
Пытали счастье и Эристави Ксанские, и Мирван Мухран-батони, и другие приезжие гости, и ностевцы. Но все тщетно: совершенно одинаковы всадники.
А витязи опять съезжались и вновь разъезжались, вздымая коней на дыбы.
Внезапно все обернулись на поднявшуюся Магдану:
– Правый – Даутбек!..
И громкие крики послышались с ближних и дальних скамей:
– Какой правый?
– Откуда видишь?
– Укажи, укажи рукой!
Магдана вышла, вынула, как во сне, из черных кос розу и отдала витязю. Он поднял забрало: это был Даутбек.
Под приветственные возгласы и рукоплескания Элизбар, став на одно колено, прочел изречение: «Зло сразив, добро пребудет в этом мире беспредельно!» – и преподнес чашу Магдане. Она, вся розовая от волнения, опустилась на скамью и прошептала Хорешани:
– Сердце подсказало…
– А другой кто? Подыми, подыми забрало, иначе за дэви примем! – кипятился прадед Матарса.
– Чинаровыми ветками забросаем! – поддержали прадеда любопытные старики.
– Я знаю кто другой, – выкрикнул Арчил-"верный глаз".
– Знаешь? – хохотали старики. – Знаешь, как зовут твою сестру!
– О, о! Подсыпь ему саману, с утра не ел! – загоготал рыжий ностевец.
– Сам ты ишак и на ишаке перед женой джигитуешь! Посмотрим, как я не угадал!
– А если не угадал, хвост дрозда вставим в спину! – кричал дед Димитрия.
– Лучше ниже! – посоветовал прадед Матарса.
– Я Великого Моурави и среди тысячи тысяч узнаю! – выкрикнул Арчил-"верный глаз".
– Молодец! – засмеялся Саакадзе и поднял забрало.
Вардан зацокотал. Молодые и старые вскочили с мест, рукоплеща и захлебываясь от восторга. Саакадзе обнял Арчила.
– Прошу, Русудан, возьми его в нашу семью: пусть твой день будет днем радости для этого мальчика. Потом, – Саакадзе засмеялся, – он слишком умен, чтобы гулять на свободе.
– Опять же слишком зрячий, да не станет он отягощать слух ближнего многословием, – и Трифилий многозначительно перекрестил юношу.
Когда поздно ночью закончился пир и гости свалились в изнеможении кто на тахту, а кто прямо на ковер, едва расстегнув пояса, под окном Магданы раздалась песня.
Придерживая шаль, под которой трепетно билось сердце, Магдана чуть приоткрыла ставню. «Барсы» с зажженными факелами из душистой травы пели мольбу о любви… о любви к их другу.
Только двух отважных «барсов» не было под окном Магданы.
Даутбек растянулся поперек моста и уверял:
– Пусть хоть сатана подъедет, не пропущу!
– Известный буйвол! – сердился Димитрий. – В бархатной куладже, а как пастух, в пыли валяешься!
– Димитрий, длинноносый черт! Смотри, какая розовая луна!
Димитрий заерзал на камне:
– Ты… ты… вправду любишь ее?
– Смотри, как разметались благоухающие косы. Они падают мне на плечо, щекочут щеки, я губами ловлю прядь… и…
– Сатану, может, незачем и полтора года пропускать, а преподобного Трифилия и блаженного Бежана придется…
Слегка приподнявшись, Даутбек мгновенно скатился с моста в плещущуюся Ностури. Димитрий, распластавшись по-воински, отполз за кусты.
С нежностью поглядывая на счастливо улыбающегося Бежана, Трифилий говорил:
– …и личные богатства свои тебе оставлю, любимое чадо мое…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Помня, что улочки и переулки часто приводят не к тому месту, куда идет путник, Дато сегодня твердо решил избегать каверзных поворотов, таящих за собой удивительные видения Москвы, и предложил толмачу вести его, Дато, и азнаура Гиви прямо на Пушечный двор.
Переходя Деревянный мост, изогнутый на сваях, Дато, прижавшись к перилам, порывисто обернулся. По настилу метнулась тень, и худощавый человек с лицом цвета кофейных зерен юркнул за карету шведских послов. Унгерн и Броман, важно надвинув шляпы с белыми перьями, разглядывали Пушечно-литейный двор, раскинувшийся на том берегу, где на Кузнецкой горе тесно жались стеной к стене приземистые мастерские пушечных кузнецов.
Подтолкнув Дато, Гиви кивнул на карету:
– Неужели этот назойливый перс, третий день крадущийся за нами по пятам, воображает, что от ностевцев можно укрыться за позолоченным фургоном?
– Знаешь, Гиви, пусть перс думает, – засмеялся Дато, – а ты, не думая, держи наготове кулаки.
– Будем драться? – захлебывался от радости Гиви. – Дорогой, нельзя так долго кости «барсов» в покое оставлять! Я на перекрестке хотел ударить попа, похожего на оглоблю, но из уважения к отцу Трифилию сдержался.
Так, разговаривая, друзья по деревянной мостовой подошли к караульному «грибу». Стрелец долго вертел бумагу с печатью Оружейного приказа, поданную ему толмачом, и махнул рукавицей.
Звякнул засов, «барсы» вошли в квадратный двор; в одном углу его возвышалась белая литейная башня с широкой трубой, из которой вился черно-бурый дым. Глухо доносились через малые окошки, опоясывавшие верх башни, тяжелые удары молотов. Дато пытливо оглядывал низкие строения, откуда выходили русские пушки.
Водил «барсов» по литейной степенный мастер в кожаном фартуке, старший при отливке.
– Косая сажень в плечах! – горделиво кивал на мастера толмач. – Смотровой пушкарь хоть и скуп на слова и нетороплив в движениях, а в пушках, как в девках, души не чает.
И действительно, показывая азнаурам орудия, литейщик любовно проводил своей огромной рукой по медным стволам и, слегка прищурив глаза, красноватые от постоянной близости огня, ласково называл грозные стволы по именам. Голуба, Касатка, Ветерок, Ласточка.
