Альберто Васкес-Фигероа - Силач
— Ованда прибыл!
Это действительно было величайшим событием, какого не знали прежде эти берега. Вместе с Овандо приплыли более двух тысяч новых жителей Санто-Доминго, среди которых немало благороднейших кабальеро с супругами, столь же достойными дамами. А кроме того, солдаты, священники, учителя, врачи, чиновники, ремесленники, крестьяне, носильщики, чернорабочие и проститутки. Одним словом, целый Ноев ковчег, уже готовый город, которому предстояло навсегда закрепиться на этом далеком краю Вселенной.
Лишь один из людей Овандо, мечтавший отправиться за океан в составе его могучей эскадры, вынужден был остаться дома. Восторженный юнец по имени Эрнан Кортес, который за несколько дней до отплытия глупо сломал ногу, неудачно спрыгнув с изгороди, когда убегал от разъяренного папаши, собиравшегося избить его палкой за поруганную честь дочери.
Остальные пассажиры были в сборе, и теперь все столпились у бортов, с нетерпением ожидая увидеть неведомую страну, которой отныне предстояло стать их домом — жаркую и влажную, яркую, многоцветную и блистательную, сияющую тысячами оттенков зеленого. Им предстояло вдохнуть запах сельвы и аромат гуавы; собственными глазами увидеть голых дикарей и кровожадных зверей, познать множество неизведанных тайн и легенд, будоражащих чувства...
Итак, прибыл дон Николас Ованда со своей многочисленной свитой; едва по городу разнеслась эта весть, как все его жители собрались на берегу, неотрывно глядя в сторону горизонта, откуда вскоре должна была появиться самая мощная эскадра, какую только можно представить. Теперь, как и много лет назад, тридцать два огромных корабля с высокими бортами снова дружно вошли в воды Карибского моря.
— Ованда прибыл!
Сьенфуэгос узнал эту новость от своего сына Гаитике, которого хромой Бонифасио Кабрера специально отправил в горы за отцом. Пока они с Гаитике спускались к порту, канарец задавался вопросом, как такое эпохальное событие отразится на бедственном положении его любимой.
В каких пределах дон Николас Ованда может вторгаться в дела Святой Церкви, а главное, захочет ли утруждать себя из-за какой-то иностранки, попавшей в лапы Святой Инквизиции?
В этом заключались два главных вопроса, над которыми он начал раздумывать стой самой минуты, когда стало ясно, что приезд нового губернатора неизбежен, и после всех этих долгих раздумий пришел к неутешительному выводу, что, даже если новый губернатор и в самом деле столь милосерден и справедлив, как о нем говорят, на него тут же свалится целая куча всевозможных политических проблем, и пройдут долгие месяцы, прежде чем он сможет уделить внимание столь незначительному, но сложному и деликатному вопросу.
Он понимал, что приезд Ованды мало что изменит. Смена губернатора не поможет решить все проблемы, скорее, даже напротив: еще больше все запутает. Стоя на вершине холма, Сьенфуэгос разглядел на горизонте вереницу приближающихся кораблей, и он вдруг почувствовал, словно внутри всё горит огнем.
Эти далекие еще корабли везли множество людей — чужих, незнакомых, с приездом которых в одночасье изменится ритм жизни маленького города на берегу Осамы. Эти люди придут на смену прежним офицерам и стражникам. Здесь начнется их новая жизнь — и начнется, несомненно, с поисков больших и малых ошибок и искоренения явных и тайных пороков.
Боже милосердный!
Сколько времени он потратил, чтобы завязать отношения со стражей, выяснить распорядок дня крепости, расписание смены караула, кто из надзирателей особенно суров, а к кому все-таки можно найти подход — и вот теперь все его усилия грозили пойти прахом, поскольку, едва сместят Бобадилью, как новая власть, вне всяких сомнений, снимет с постов всех прежних офицеров, заменив их своими людьми.
Алькасар адмирала Колумба, крепость, маленький замок в устье реки и Арсенал — четыре ключевые точки, призванные держать город в повиновении, а значит, не стоило питать особых иллюзий, что лейтенант Педраса или тот сержант с хриплым голосом, или кто-либо из других сержантов, задолжавших ему, долго задержатся на своих постах.
А те, что придут им на смену, будут, несомненно, гораздо бдительнее; эти солдаты и офицеры, которые еще не успели расслабиться в местном климате, располагающем к тому, чтобы проще смотреть на жизнь и все хлопотные дела откладывать на завтра. Нет, эта новая стража, несомненно, приступит к своим обязанностям с фанатичным рвением наивных энтузиастов, стремящихся изменить мир за несколько дней.
Между тем, огромные корабли находились уже совсем близко; заходящее солнце золотило стволы пушек и мортир; уже можно было различить гирлянды разноцветных флагов и вымпелов, украшающих такелаж.
Но стремительные доминиканские сумерки с резкой границей между днем и ночью, светом и мраком, помешали кораблям войти в неизвестную гавань, которая, кстати, и неспособна была вместить грандиозную флотилию; так что тысячам зрителей, с таким нетерпением ожидавшим высадки нового губернатора, пришлось разойтись по домам, завидев, как корабли один за другим убирают паруса и бросают якоря в пушечном выстреле от берега.
Перед самым наступлением ночи горожане устроили праздник.
Огни более трех десятков кораблей, смех и песни пассажиров, празднующих окончание долгого утомительного плавания, очень скоро приманили обратно на берег всех, кто, в свою очередь, от души радовался окончанию невыносимой тирании, и вскоре по всему городу зазвучали всем известные песенки, слова которых переделали в откровенные памфлеты, беспощадно высмеивающие дона Франсиско де Бобадилью и его приспешников.
Очень скоро к памфлетам добавились угрозы и призывы к мести, а в оружейном зале алькасара, в двух шагах от сокровищницы, набитой несметными богатствами, пока еще не свергнутый губернатор угрюмо слушал, как за стенами его твердыни злобные голоса с ненавистью выкрикивают его имя, и смотрел, как те, кто совсем недавно клялся ему в верности, теперь один за другим трусливо его покидают.
Все его люди, вплоть до последнего солдата, до самого ничтожного слуги, в эту ночь покинули дворец, а поскольку у него не было ни родственников, ни друзей, ни даже любовниц, которые могли бы утешить его в эту минуту, дону Франсиско де Бобадилье, кавалеру ордена Калатравы, командору и бывшему доверенному лицу их величеств, пришлось нести груз своих страданий в полном одиночестве. Особенно невыносимым оно стало, когда перед рассветом к самым его окнам подступила возбужденная толпа, издавая громкие крики и распевая памфлеты с подробным изложением всех его подлостей.
— Гнусный вор, гнусный вор, убирайся вон! — истошно завывали чьи-то глотки. — А не то тебя удавим, лопать золото заставим, обрядим в жемчужный саван, сверху золотом завалим! Гнусный вор, гнусный вор, убирайся вон!..
