От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов
А я, прикинув свои возможности, четко определил свои дальнейшие действия. Мне пришло на ум жить и продолжать жить, как выдающаяся личность Республики, приведенной в порядок, сильной, враждебной по отношению к беспорядкам, которые в прошлом ввергли Францию в пропасть и могли ввернуть ее завтра. А что касается власти, я в любом случае выходил из игры, прежде чем меня смогут оттуда выгнать».
При обсуждении бюджета на 1946 год по формальным соображениям правительство намеревалось провести последнее голосование 1 января. Но в тот день, когда дебаты завершались, левые потребовали сократить военный бюджет на 20 %. Коммунисты не забыли несправедливости при дележе портфелей.
«Вне всякого сомнения, это столь неожиданное предложение, с указанием произвольно взятой суммы, немалые размеры которой уже не позволяли произвести в одночасье сокращение военной статьи бюджетных расходов, с одной стороны, относилось к разряду предвыборных демагогических приемов, а с другой стороны, было демонстрацией недоброжелательного ко мне отношения…
В это же время в Бурбонском дворце дебаты безнадежно затягивались. Следуя моим инструкциям, министр финансов Плевен, военный министр Мишле, министр вооружений Тийон и государственный министр Ориоль пытались, правда безуспешно, убедить парламентариев снять предложение социалистов с обсуждения. Левые депутаты – социалисты, коммунисты и более половины радикалов, то есть парламентское большинство, – были готовы голосовать в его поддержку. Однако, как бы желая доказать, что все дело в де Голле, Национальное собрание не завершало своей работы и ждало моего личного участия в дискуссии.
Я прибыл во второй половине дня. Не стесняясь моего присутствия, г-да Филип и Газье яростно нападали на меня, срывая аплодисменты своих социалистических коллег. Радикалы подсчитывали забитые в мои ворота мячи. Однако выступающие утверждали, что в их намерения не входит свержение правительства. Речь, по их мнению, шла лишь о том, чтобы заставить его подчиниться воле парламента. Народные республиканцы давали понять, что в данном вопросе не поддерживают развязанную против меня войну, а правые ограничивались выражением обеспокоенности. Но и те, и другие отказывались открыто выступить против моих противников. Что касалось коммунистов, то они, раздираемые, с одной стороны, непреодолимой тягой к демагогическим выпадам, а с другой, желанием не упустить тактических выгод момента, убеждали меня, что не согласны участвовать в организуемом против меня штурме, но если социалисты доведут дело до схватки, голоса свои они отдадут не мне.
В тот вечер я интуитивно понял, что в сущности все предрешено, что бессмысленно и даже недостойно делать вид, что управляешь страной, когда воспрянувшие духом партии вновь пустились в прежние игры. Иными словами, теперь мне надо было подумать о том, как оформить уход».
Третьего января де Голль со своей родней был на свадьбе дочери – Элизабет выходила замуж за капитана Алена де Буассьё.
Благословив молодоженов, генерал объявил, что намерен отдохнуть и берет на восемь дней отпуск. Вместе с супругой, младшим братом Пьером и шурином Жаком Вандру он отправился на Средиземное море под Ниццу, на мыс Антиб, в курортное местечко Эден Рок. У моря де Голлем овладела меланхолия, под стать погоде: было холодно, дождливо, над морем стелился туман. Впервые за многие годы он облачился в штатское. И неприкаянно вышагивал вдоль скалистого берега в длинном пальто, в шляпе, с тростью в руке, выкуривая одну сигарету за другой…
«Впервые за семь лет мне представился случай отдохнуть. Я хотел убедить самого себя и других, что мой уход из правительства – не результат затмения, вызванного вспышкой гнева, или депрессии, порожденной усталостью. Бродя по берегу моря, я размышлял над тем, как лучше обставить свой уход. Я должен был уйти молча, никого ни в чем не упрекая ни на публике, ни в частных беседах, не соглашаясь ни на какие должности, ни на какие почетные звания, ни на уход на пенсию и не объявляя о своих будущих планах. Более чем когда-либо мне требовалось быть выше преходящих обстоятельств».
Проведя неделю на юге, де Голль 14 января вернулся в Париж. В течение всей недели он приводил в порядок дела, занимался срочными законами и постановлениями, требовавшими подписи. Ближайшим министрам – внутренних дел, юстиции и обороны – об отставке он сообщил заранее.
16 января ускорение его решению уйти в отставку придал лидер радикалов Эдуард Эррио, которому до войны случалось быть и премьер-министром, а потом провести много времени в немецком концлагере, откуда его освободила Красная армия. Эррио выступил с резкой речью против решения де Голля подтвердить награды, присвоенные военным командованием режима Виши в 1942 году солдатам, матросам и летчикам, погибшим или ставшим инвалидами в ходе боев в Африке против американцев. Потрясая списком награжденных, Эррио называл эти награждения оскорблением в адрес наших союзников и прославлением позорящего страну сражения. Выступление Эррио было встречено аплодисментами.
Де Голль ответил, что речь уже не должна идти о том, чтобы вытаскивать из гробов или срывать с груди инвалидов ордена, которые им были вручены за выполнение приказов своих командиров, даже если эти командиры были не правы. И что сам он, в отличие от Эррио, «никогда не разговаривал ни с правителями Виши, ни с врагами иначе, как на языке пушек».
Де Голль пригласил всех министров явиться к себе на улицу Сен-Доминик на утро 20 января. Генерал вошел в зал Рыцарских доспехов, пожал всем руки и, не пригласив сесть, заявил:
– В страну вновь вернулся монопольный режим партий. Я не могу этого одобрить. Но я не могу этому и помешать, разве что силой, установив диктатуру, которая мне претит и которая ни к чему хорошему не приведет. Поэтому я должен уйти. Сегодня же я отправлю письмо председателю Национального собрания, известив его об отставке правительства. Я искренне благодарю каждого из вас за оказанную мне в работе помощь и прошу вас оставаться на своих местах для выполнения текущей работы до
