28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов
На нынешней стадии войны для Соединенных Штатов уже не является жизненно важным продолжение военного сотрудничества с Советским Союзом. Разумеется, своевременное и эффективное участие России в войне на Дальнем Востоке необходимо. Однако это участие гарантировано ее собственными интересами. Мы имеем многое, что можем предложить СССР как до, так и после окончания боевых действий, поэтому мы находимся в такой превосходной позиции, когда можем прекратить настаивать на чем-то перед Москвой, а просто подождать, пока советские представители обратятся к нам».
Дин настоятельно советовал ОКНШ отказаться от всех существующих и потенциальных проектов взаимодействия с Красной армией, «которые не оказывают существенного влияния на ход войны».
Генерал Дин безупречно чувствовал: при новом президенте в Вашингтоне найдется гораздо больше людей, готовых прислушиваться к доводам сторонников разрыва с Москвой, чем раньше.
Мгновение 6
17 апреля. Вторник
Паутина
С началом Берлинской операции руководители Генерального штаба Антонов и Штеменко докладывали Сталину обстановку по нескольку раз в день. Так было и 17 апреля.
Сергей Матвеевич Штеменко рассказывал: «После того как 16 апреля три наших фронта двинулись в наступление на столицу фашистской Германии, в руки командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Г. К. Жукова попали показания пленного о том, что противник получил задачу решительно не уступать русским и биться до последнего человека, если даже в тыл немецких частей выйдут американские войска. Командующий доложил столь необычные сведения телеграммой И. В. Сталину…
По ходу дела затронули и сообщение командующего фронтом.
– Нужно ответить товарищу Жукову, – сказал И. В. Сталин, – что ему, возможно, не все известно о переговорах Гитлера с союзниками.
Он подождал некоторое время и, заметив, что Алексей Иннокентьевич и я приготовились записывать, продиктовал короткую телеграмму на 1-й Белорусский фронт: «Не обращайте внимания на показания пленного немца. Гитлер плетет паутину в районе Берлина, чтобы вызвать разногласия между русскими и союзниками. Эту паутину можно разрубить путем взятия Берлина советскими войсками. Мы это можем сделать, и мы это должны сделать».
Маршалу Жукову и без лишнего прозрачного напоминания Сталина самому не терпелось как можно скорее пробиться к столице рейха. Но на второй день Берлинской операции наступление 1-го Белорусского фронта замедлилось на хорошо укрепленных склонах Зееловских высот. Как напишет сам Жуков, «противник, придя в себя, начал оказывать противодействие со стороны Зееловских высот своей артиллерией, минометами, а со стороны Берлина появились группы бомбардировщиков».
Грязь на крутых склонах, изрытых снарядами, заставляла сползать вниз и тяжелые танки ИС, и более легкие Т-34. На левом фланге головной полк Катукова попал в засаду, организованную 502-м батальоном «тигров», тяжелых танков СС. Большего успеха советские войска добились в центре, где была сломлена оборона 9-й немецкой парашютно-десантной дивизии.
Продолжал Жуков: «В 15 часов я позвонил в Ставку и доложил, что первая и вторая позиции обороны противника нами прорваны, войска фронта продвинулись вперед до шести километров, но встретили серьезное сопротивление у рубежа Зееловских высот…
Сталин внимательно выслушал и сказал:
– Выходит, вы недооценили врага на берлинском направлении. Я считал, что вы уже на подходе к Берлину».
К наступлению ночи войска 1-го Белорусского так и не смогли взобраться на высоты. «Вечером я вновь доложил Верховному о затруднениях на подступах к Зееловским высотам… На этот раз Сталин говорил с мной не так спокойно, как днем…
– Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж?»
Жуков обещал сделать это через сутки:
– Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера». Жуков все понял. После этого три дня Сталин больше не звонил своему заместителю, а Жуков не звонил своему Верховному главнокомандующему.
Зато из бункера фюрера под Рейхсканцелярией непрерывно звонили в штаб Верховного командования сухопутных сил в Цоссен и требовали новостей. Но сам Цоссен оказался весьма уязвим в связи с приближением к нему передовых соединений 1-го Украинского фронта.
17 апреля войска Конева на участке 13-й армии Пухова и на правом фланге 5-й гвардейской армии Жадова прорвали и вторую полосу германской обороны и устремились к третьей полосе, организованной противником по реке Шпрее. «Между первой и второй полосами вражеской обороны происходили ожесточенные бои и с отступавшими, и с пытавшимися контратаковать немецкими частями, – рисовал диспозицию Конев. – Сложность и запутанность этой обстановки усугублялась тем, что бои происходили в лесистой местности, где продолжали бушевать пожары…
Боевой подъем в войсках был исключительно высок… Силы людей буквально удваивало сознание, что в результате этого, последнего, огромного физического и морального напряжения мы можем добиться наконец полной победы над врагом… К исходу дня передовые части наших танковых армий подошли к реке Шпрее».
Сам Конев был вместе с передовыми частями 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко. «Упредить противника не удалось. Гитлеровцы успели посадить на берегу Шпрее кое-какие части и вели огонь, однако чувствовалось, что огонь этот разрознен и недостаточно организован… Подарить немцам время на его организацию было бы с нашей стороны непростительной ошибкой.
Я вызвал к себе Рыбалко, и мы вместе с ним вслед за передовым отрядом подъехали к самой реке. Мне показалось, чуть ниже того места, где мы очутились, по всем приметам был брод… Ширина реки в этом месте была метров сорок-шестьдесят. Танк на наших глазах рванулся на ту сторону и проскочил реку. Оказалось, что здесь ее глубина не превышала метра… Танки пошли на ту сторону один за другим». Не наводя мостов, в ночь на 18 апреля реку преодолели и главные силы танковых армий.
Советские войска шли в глубь исконных немецких земель, и это был новый опыт. Для всех. В будущем известный поэт, а тогда ефрейтор Давид Самойлов был штабным работником на 1-м Белорусском фронте и двигался вслед за передовыми частями. Он вел дневник, который потом развернул в очень детальные воспоминания. Самойлов зафиксировал: «Первые 20–30 километров за Одером мы не встречали ни одного мирного жителя. Вся Германия готова была спасаться от страшного возмездия, которого ожидала и от которого не было спасения.
Первым мирным жителем, увиденным нами, была умирающая старуха. Ее оставили в полуподвальной комнате покинутого особняка… Старуха дышала так незаметно, что казалось – уже померла. Вдруг она открыла глаза и долго безучастно глядела на нас. Потом ясно, тихим голосом спросила:
– Кто вы?
– Мы русские солдаты, – ответил я по-немецки.
– Вы не солдаты, вы разбойники, – так же ясно сказала старуха. И закрыла
