Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля
— Нет ничего страшнее, нежели поиски тебя, князь, когда в голову приходят всякие недобрые мысли.
— Стареешь, наверное, Улич: какие могут быть недобрые мысли в такое прекрасное утро?
— Как раз в такое утро они и приходят. Все-таки в степи война кажется более понятной, чем в этих городских лабиринтах, — проворчал ротмистр, — на этих старинных улочках, где из каждого окна стреляют, причем трудно сообразить, кто и откуда.
Тем временем фальконеты, как и ружья всех засевших на этом этаже наемников, еще раз дружно салютовали отходящим к порту испанцам.
— Преследуйте испанцев! — приказал Гяур сгрудившимся на площади казакам. — Не позволяйте им опомниться и где-либо укрепиться! Я поведу свой отряд вслед за твоим, Улич! Уводи воинов!
Оставляя укрытие, князь вдруг вспомнил о своем родовом замке в Грабове. Полковнику вдруг почудилось, что он отбивает нападение врага, стоя у бойниц на стенах Гяура, и ему стало не по себе от того, что так и не успел привести в порядок башни своего владения, не залатал проломы, не привел в божеский вид жилые помещения.
Конечно, в замке оставался комендант и хранитель швед Ярлгсон, который обещал заниматься его восстановлением. Возможно, он даже кое-что успел предпринять. Однако предчувствие подсказывало князю, что сделано было ничтожно мало и что именно сейчас над замком нависла серьезная угроза. От кого она исходила, этого он понять не мог, да особого значения это и не имело.
«Вот видишь, как плохо влияет на тебя появление собственного пристанища, — упрекнул себя Гяур. — Ты начинаешь ощущать привязанность — к местности, к жилищу, к женщине, которая в этом жилище обитает или, по крайней мере, должна была бы обитать. Если так пойдет и дальше, для походной жизни воина ты окажешься конченым человеком».
На гребне этих размышлений князю вспомнилась Власта. Не графиня Диана, множество раз являвшаяся ему в утренних сексуальных грезах, а почему-то именно Власта. Может быть, потому, что она все еще оставалась в Польше; что влюблена в него и не успела, не пожелала обзавестись мужем, как это сделала де Ляфер? Если какая-то женщина и способна привязать его к родовому замку, так это дочь подольской колдуньи.
А еще Гяур подумал, что, возможно, над его замком действительно нависла какая-то угроза и молодая провидица посылает сигналы о ней. Как бы там ни было, а на несколько минут князь совершенно забыл о том, что происходило в городе, который освобождали от испанцев его воины; он словно бы выпал из того времени и тех реалий, в которых пребывал. Правда, возвращение оказалось скорым и по-военному пикантным.
Проходя мимо одной из комнат, полковник увидел в открытую дверь полуоголенную молодую женщину, которая сидела на тахте, привалившись спиной к яркому восточному ковру. Это видение вряд ли запомнилось бы ему, если бы на полу у ног брюнетки не лежали двое убитых испанцев. Поднимаясь наверх, князь не видел этой сцены, поскольку дверь была закрыта, но теперь он понимал, что в такой позе и в таком состоянии женщина пребывает уже достаточно долго. И все бы было ничего, если бы эта женщина, как две капли воды, не была похожа на… графиню Власту.
— Унесите меня отсюда, мсье офицер, — умоляюще потянулась она руками к Гяуру, когда тот одной ногой ступил за порог. И как раз в эту минуту из руки ее выпал окровавленный кинжал.
— Что здесь произошло? Эти идальго напали на вас?
— Стоит ли ударяться в воспоминания? Но теперь у меня уже не хватает храбрости переступить через их тела.
— Но ведь убили их вы?
— Кажется, я, — по-детски решительно кивала головой француженка.
— Что, эти с тобой не рассчитались? — возник за спиной у полковника кто-то из французских моряков.
— Зато я с ними рассчиталась. Они ведь меня за гулящую приняли и почти всю ночь измывались. Правда, поначалу их было четверо, но вскоре двое ушли.
— Счастливчики, — очарованным взором окинул он брюнетку.
— Это вы по поводу того, что побывали со мной, — даже в таком состоянии женщина предпочитала оставаться истинной француженкой, — или же по поводу того, что вовремя бежали отсюда?
— Вы правы, — признал моряк, — будем считать, что беглецам посчастливилось дважды.
Полковник не стал выяснять, кому и насколько повезло в прошедшую ночь войны, подхватил женщину на руки и, осторожно переступая через руки и ноги казненных сладострастцев, вынес ее из комнаты.
— Если бы вместо этих язвенников, — презрительно кивнула женщина в сторону убиенных ею, — рядом со мной оказались вы, мсье офицер.
— Сомневаюсь в этом, — проворчал князь, однако пропитанная лошадиным потом насильников девица уже не слушала его.
— Если бы такое все же произошло, мсье офицер, — промурлыкала она, медленно, неохотно сползая с рук полковника, — прошедшая ночь осталась бы в моей памяти с совершенно иными воспоминаниями.
— Хотелось бы верить, мадам, — сдержанно поблагодарил ее князь.
— Женщина, которую может полюбить такой красавец-офицер, как вы, — вздохнула брюнетка, — очевидно, должна явиться из чрева колдуньи.
— Не пытайтесь предстать провидицей, — добродушно одернул ее полковник.
… Наверное, в тот день испанцам не везло, как заговоренным и проклятым. В узкую улочку, каменным ручьем стекающую между двумя возвышенностями к морю, их набилось около пяти сотен. Но дорогу к порту им преградили отряды сотника Гурана и лейтенанта Гордта. Еще раньше предусмотрительный Хансен, опасавшийся, как бы испанцы не добрались до причала и не отсекли французов от кораблей, отправил на берег часть экипажа, которая сразу же соорудила из повозок и бочек некое подобие баррикады.
То, во что превратилось сражение на этой улочке, Гяур воспринял как один из самых кровавых кошмаров войны. Зажатые в клещи, испанцы пытались искать убежища в домах, но перепуганные жители, боясь навлечь на себя гнев французов, запирали перед ними ворота и баррикадировали двери квартир. К тому же во многие из них, а также в припортовые трактирчики проникли рейтары Гордта и казаки Гурана. Так что это уже было не сражение, а некое подобие бойни.
Князь видел, как потом, когда все испанцы полегли под пулями и копьями, какой-то совсем юный драгун-швейцарец стыдливо стал на колени, но, вместо того, чтобы помолиться за души усопших и свою собственную, греховно блевал прямо на лежащий перед ним, чуть ли не до пояса рассеченный, растерзанный труп врага.
27
Было что-то истинно монашеское в благообразном лице, в высокой худощаво-сутуловатой фигуре, в смиренном взгляде белесо-водянистых глаз этого человека. Диана де Ляфер уже много раз ловила себя на том, что пытается выискать в облике польского принца Яна-Казимира что-нибудь такое, что пробудило бы симпатию к нему, заставило поверить в королевское, рыцарское, элементарно мужское начало почти сорокалетнего «непозволительно запоздавшего» наследника польского престола. Пытается, но… не способна.
