Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада
— Что за глупые головы у этих девушек! сказал он. — После таких трудов бросить по доброй воле добычу! Нет, голубонько, не на такого напала. Да и чего горевать тебе? Разве я не сумею любить тебя так же, как и кто другой? Не плачь, мое серденько! Привыкнешь, то будешь так же весело жить, как и за гетманом. Не даром говорят: дівка як верба: де посади, то примется.
Не очень утешило Лесю такое увещание; бедняжка рвалась, кричала, поднимала к небу руки.
— Послушай, моя дуся, сказал ей запорожец таким голосом, от которого она затрепетала, — я не знаю ваших нежностей; может быть, ясновельможный пан гетман, или кто другой, умел бы лучше развеселить тебя; я же скажу только, что тебе выгоднее будет отложить свой крик до другого времени, а то нас могут нагнать, и тогда не думай, чтоб я возвратил тебя живую. Может быть, у ваших сельских волков можно вырвать из пасти еще не задавленного ягненка, но наши луговые не привыкли быть такими уступчивыми. Молчи, говорю, коли не нажилась еще на свете!
И, вынув из ножен кинжал, блеснул им при месяце перед её глазами, прибавя: — Не плачь, моя люба, бач, яка цяця!
Яростный взгляд, брошенный при этом из-под нахмуренных бровей, и голос, врезавшийся в самое сердце, заставили бедную отмицу повиноваться её похитителям, и только мысленно молить Бога о помощи.
Когда они выехали из лесу на открытое поле, бледный лунный свет боролся уже с розовым отблеском зари, которая начинала окрашивать своим пурпуром восточный горизонт. Поля простирались перед ними широкими волнами, и дорога то спускалась в долину, то подымалась на отлогую возвышенность. Взъехав на одну из таких возвышенностей, Кирило Тур оглянулся, и, заметя под лесом скачущего во весь опор казака, сказал:
— Не будь я запорожец, если этот молодец не за нами! И, если хочешь, побро, знать зоркость моего ока, то скажу тебе, и кто это. Это сын старого Шрама. Враг меня побери, если я не догадываюсь, какой заряд несет так быстро эту пулю!
— Море, драгий побратиме! отвечал Черногорец, чего ж ты стал? утекаймо!
— Не такой, брат, у него конь, чтоб нам уйти с отмицею. Нет, лучше остановимся и дадим ему бой по рыцарски.
— Бре, побро, я никогда не прочь от бою; но нас два: стрелять нам не приходится, а на саблях не знаю, что можно сделать Шрамову сыну; только провозимся здесь до свету, пока наскачут и отнимут девойку.
— Я много раз слышал, сказал Кирило Тур, — что Шрамов сын один из первых рубак на Украине, и потому-то не хочу, чтоб он видел спину Кирила Тура, после того, как махал ему издали саблею. Посмотри, как он машет: будто просит добрых приятелей воротиться в гости. Будь я дрянь, а не запорожец, коли сегодня один из нас не добудет рыцарской славы, а другой рыцарской смерти! Ты увидишь сегодня такой поединок, что перестанешь выхвалять своих черногорских юнаков.
— Ты хочешь, побро, один с ним биться? спросил Черногорец.
— А вже ж один! отвечал Кирило Тур. — Я скорей променяю саблю на веретено, чем нападу вдвоем на одного.
Между тем, как они разговаривали, остановясь на одном из полевых бугров, Петро приближался к ним тем быстрее, что Леся, увидя неожиданную себе помощь, вынула из кармана белую хустку [76], и начала махать ему в знак радости.
Отмичары только что оставили за собою мостик, перекинутый через один из глубоких провалов, которыми в этом месте покрыты нагорные берега Днепра. Кирило Тур, спустив свою отмицу на землю, встал с коня, и, разобравши ветхий мостик, побросал бревна в провал, на дне которого ревел мутный поток, подмывая крутые берега.
— На что ты это творишь, драгий побратиме? спросил Черногорец.
— На то, отвечал Кирило Тур, чтоб этот молодец доказал сперва право иметь дело с запорожцем. Пускай перепрыгнет через этот ровчак, тогда я готов с ним рубиться, хоть до страшного суда.
— Бре, побро, к чему это? Коли ты думаешь, что ему не удастся перепрыгнуть, то лучше оставим его по ту сторону, а сами доберемся скорей до своей схованки [77].
— Ха-ха! отвечал Кирило Тур, — может быть, у вас в Черногории так делают, а у нас важнее всего «честь и слава, войсковая справа», которая б и «сама себя на смех не давала, и неприятеля под ноги топтала.» О голове думать нечего. Не даром написано: «Человек, яко трава.» Не сегодня, так завтра ляжет она, как от ветру бурьян на степи, а —
Слава не вмре, не поляже,Рыцарство козацьке всякому роскаже.
Между тем как этот удалец, действуя по разбойничьи, мечтал о рыцарской славе (что впрочем водилось и в немецком рыцарстве), Петро летел на него с обнаженною саблею. Но конь его, доскакав до провала, вдруг остановился, уперся в землю передними ногами, и дико храпел от страху.
— Ге-ге-ге! сказал, смеясь Кирило Тур. — Видно, не по твоему вкусу такие ярки?
— Подлый человек! вскричал Петро, — так-то заплатил ты за угощение?
— За угощение! вот великое дело! отвечал Кирило Тур. — У нас в Сечи приезжай, кто хочешь, воткни ратовище в землю, а сам садись, ешь и пей, хоть тресни — никто тебе ложкою очей пороть не станет. А эти городовые кабаны только потому все считают своим, что прежде других забрались в огород. Олухи вы царя небесного! Подумали бы вы сперва, кто тот огород засадил всякою всячиною на потребу человека?
— Иуда ты нечестивый! продолжал Петро, — тебя обнимают и целуют за вечерею, а ты умышляешь в то самое время злодейство!
— Ха-ха-ха! засмеялся запорожец, — вольно дурням обнимать и целовать меня, когда я в глаза им говорю, как честный человек, без обмана, что увезу сегодня ж панночку! Чем городить такие пустяки, попробуй лучше перепрыгнуть через провалье, то мы с тобою покажем этому юнаку, как бьются настоящие рыцари.
Петро и без его совета намерен был это сделать.
Оборотя назад коня, он разогнался, чтоб перепрыгнуть пространство шириною около полуторы сажени; но его конь, видно, не был приучен к подобным скачкам, или не надеялся на свои ноги. Добежав до провала, он снова уперся ногами в землю, потом встал на дыбы и едва не опрокинулся на спину.
Кирило Тур от души захохотал, стоя на другом краю пропасти, и по-видимому вовсе не заботился о предстоящей схватке.
— Ай-ай! кричал он, — ай да казак! Девка по неволе перескочила через провалье, а он, погнавшись за нею, испугался ярка!
— Я б тебе скоро заткнул глотку, иродова душа, сказал раздосадованный Петро, — если б не забыл взять пистолетов!
— Никогда я не поверю, отвечал тот равнодушно, — чтоб сын Шрама взялся за разбойничье оружие один против одного, тогда как имеет в руке честную саблю... Что же мне мешало бы отделаться от тебя пулею, и ехать дальше, вместо того, чтоб ждать, пока ты отважишься прыгнуть через ровчак?
