Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии
Когда Лихунова вывели из-за кустов, Маша сидела на скамейке с крепко сцепленными на коленях руками и смотрела на них. Вскинула голову и, посмотрев на Лихунова, сразу все поняла.
– Константин Николаевич, я во второй госпиталь определена. При нем и жить буду…
Но Лихунов ничего не ответил девушке, только посмотрел на нее благодарно и прямо. Он знал, что уже любит ее и будет любить Машу долго, может быть, всегда. Лихунов также знал, что и она полюбила его, но капитан догадывался еще и о том, что между ними стоит что-то очень высокое, крепкое, надежнонепрошибаемое и безжалостно-тупое, как тот форт, что он недавно видел. Эта преграда будет разделять их всю жизнь, никогда не позволяя быть им вместе.
ГЛАВА 11
Военный следователь Акантов сидел за своим широким столом, покрытым отличным зеленым сукном, подперев свою лысую, с очень острой макушкой голову, и с интересом слушал решения главного военного суда, которые читал ему писарь, ведший обычно протоколы допросов. Писарь, зажиревший на теплой должности малый лет тридцати, знавший, что доставляет чтением удовольствие своему начальнику, часто отрывал от журнала взгляд и смотрел на Акантова.
Внезапно чтение было прервано появлением в комнате конвойного унтера, лениво спросившего:
– Арестованного Лихунова капитана вводить, что ль, али нет? На двенадцать допрос назначили, ваше благородие.
Следователь словно очнулся, снял с руки свою лысую, островерхую голову и зачем-то быстро-быстро потер сухими ладонями.
– Давай, давай, давай! Веди скорее!
– Слушаюсь, – подал голос конвойный и скрылся за дверью.
Огорченный писарь закрыл журнал.
– Что ж, ваше благородие, повременить читать? Самое-то интересное про Вриони этого осталось…
– Да, повремени, Петруша, повремени,- одергивая китель и проводя рукой по гладкой голове, сказал следователь.- Протоколировать изготовься. Тут поинтересней дело, с Лихуновым этим…
Ввели Лихунова, державшего руки за спиной, с серым, помятым из-за бессонной ночи, проведенной в камере предварительного заключения, лицом. Акантов с улыбкой поднялся, вежливо предложил Лихунову садиться, долго расспрашивал о совершенно постороннем и лишь спустя минут десять, со вздохом, словно подчиняясь печальной необходимости вести допрос, начал спрашивать обычное: о возрасте, месте службы и прочее. Лихунов был хмур, но отвечал точно и с готовностью – он ждал подходящей минуты, чтобы рассказать следователю об услышанном в лавке разговоре, однако Акантов не спешил касаться вчерашнего трагического эпизода, а копал издалека:
– Расскажите-ка, господин капитан, о том, как штабс-капитан Васильев застрелил в вашем присутствии военнопленного австрияка Вальтера Зинклера?
Лихунов знал, что когда-нибудь его будут спрашивать о случившемся в Юрове, но сейчас он был не готов к ответу, поэтому рассказывал долго, начав с того, как Залесский стал пробовать лепешку австрияка. Следователь слушал его подчеркнуто внимательно, будто от этого зависела его собственная судьба, а не судьба Васильева или Лихунова.
– Да, спасибо вам большое за рассказ, – поблагодарил Акантов Лихунова. – Все это слово в слово совпадает с показаниями штабс-капитана. К тому же следственное вскрытие тела вашего покойного дивизионного показало наличие большой дозы мышьяка, от которого и скончался Залесский. Но ведь ни Васильев, ни вы об отравлении знать наверняка не могли, так почему же, скажите, дело дошло до ужасной, кровавой той расправы? Вы, господин капитан, – наставительно говорил следователь, – могли бы догадаться, что стрелять в военнопленных, пусть даже подозреваемых в отравлении, нельзя ни под каким видом, ибо деяние сие влечет за собой последствия международного, политического толка. Ведь этот пустяковый с виду эпизод – подумаешь-де, пленного убили! – скоро всем известен будет – товарищи убитого постараются. И вот пойдет по всей Европе гулять молва, что русские без суда и следствия расстреливают пленных. Ай-ай, как нехорошо, нехорошо, господин капитан! – укоризненно покачал лысой головой Акантов.
Лихунов усмехнулся:
– Мне кажется, покамест Европа лишь дивится нашей мягкости в обращении с пленными. Знаете, когда в сентябре четырнадцатого я ехал на фронт, то всю дорогу встречал поезда с пленными из-под Львова. Видели бы вы, как относились к ним наши солдатики. Они оделяли их табаком, сахаром, хлебом, мясом даже. Торговки на станциях давали им булки и другую снедь даром. В некоторых городах пленных врагов встречали цветами, лучшие лазареты предоставлялись раненым австрийским и немецким офицерам. Мы, русские офицеры, ехали с Дальнего Востока на театр войны в вагонах третьего класса, а встречные пленные, не раненные даже, роскошествовали в вагонах первого и второго. Разгуливают они почти на свободе, а в Киеве недавно отдали приказ, ограничивающий посещение немцами театров, кафе, ресторанов. Мне писали из Никольска, что осенью и зимой пленные австрийские офицеры дневали и ночевали в семьях офицеров, сражавшихся в это время за честь родины, и только резкий протест денщиков, явившихся к начальнику гарнизона и попросившихся на фронт, чтобы бить врагов, а не прислуживать им, заставил начальство обратить внимание на ненормальность всего этого!
Последние слова Лихунов произнес со злобой и раздражением, что заставило следователя нахмуриться и изменить прежний приветливый тон на враждебный:
– А, ну так я понимаю теперь – пленных, конечно, нужно стрелять, а не кормить их булками!
Лихунов презрительно пожал плечами:
– Не понимаю вообще, чего вы от меня хотите. Я военнопленных не убивал и приказа расстреливать их тоже не давал.
Следователь неприятно ощерился, привстал со стула, опираясь ладонями о зеленое сукно, и шепотом сказал:
– Да, не стреляли и не приказывали стрелять, но проявили молчаливое попустительство незаконному деянию. – Акантов уселся и уже громко продолжал: – Я опросил свидетелей происшедшего у станции Юров – все показания сходятся на том, что вы, способный вверенной вам властью предотвратить убийство военнопленного, не сделали этого, а потому вина отчасти ложится и на вас.
– Вина? – очень удивился Лихунов. – Да какая же на мне вина? Я вовсе не предполагал, что Васильев будет стрелять в австрийца!
– Да, вы не предполагали, но предотвратить убийство у вас было время! Вы могли схватить штабс-капитана за руку или просто отвести оружие в сторону! – разъяренно говорил Акантов, радуясь тому, что уличает виноватого. – Вы, капитан, просто не захотели это сделать!
Следователь некоторое время в упор смотрел на Лихунова, пока тот не сказал с насмешкой:
