Владимир Кедров - На край света
— А ну, ребята, на весла! Поспешим к товарищам! — приказал Николаев.
Оранжевая заря ширилась на востоке. Красный диск солнца проглядывал у горизонта сквозь полосы облаков. Море сверкало изумрудом.
— Второй коч показался!
— Робята! Вон и третий!
— Что за наваждение! — удивился Осколков. — Коч будто летит… Ей же богу, он над водой!
— Они все над водой!
Действительно, над более темной, чем небо, поверхностью океана виднелась светло-зеленая полоса неба. По ней, разрывая белые облака, бежали призрачные кочи. Дежневцы не знали причин миража. Люди поняли это необычайное явление двумя столетиями позже. Оказалось, что воздушные призраки вызывает искривление лучей света. Но каково же было дежневцам, не знавшим этого! Вся ватага «Лисицы» бросила весла и с ужасом смотрела на призрачные кочи. На них виднелись люди, взмахивали весла; на среднем, как будто на «Рыбьем зубе», какой-то человек стоял на носу, махал шапкой.
— Глянь-ко, ребята! На правом-то коче, «Медведь» будто, кто-то с пищалью вышел.
— Стреляет!
— Выстрела не слышно…
Мореходцы смотрели друг на друга.
— А ведь был выстрел! И огонь, и дым…
— Шапками машут!..
— Ты думаешь, это наши кочи? Настоящие?
— Дурень, да нешто кочи по воздуху летают?
— Высота-то какая!
Под кочами, словно тени в воде, обрисовались их опрокинутые изображения.
Парус «Лисицы» заполоскался. В тот же миг все заметили, что призрак «Медведя» сдавился в лепешку, затем растянулся чуть не вчетверо. Мачта прыгнула вверх, поплясала в воздухе, снова спустилась на место.
«Рыбий зуб» разорвался пополам. Нос его поднялся вверх, корма опустилась к самой воде[82]. Левый, похожий на «Бобра», коч прыгнул, словно лягушка, вперед, затем отскочил назад. «Боже мой! Что же это! — думал Борис Николаев. — Что значит эта чертовщина? Живы ли наши товарищи? Не души ли погибших пугают нас?»
Чудовищная пляска теней в облаках продолжалась. Мореходцы «Лисицы» молча наблюдали таинственное явление. Резкий порыв ветра рванул парус. Коч качнулся. Призрачные кочи стали растягиваться, извиваясь змеями, стали сливаться с зеленоватым; фоном.
— Пропали! — воскликнул, протирая глаза, Осколков.
— Дьявол над нами потешался.
— Пойдем в ту сторону, где было видение, — решил Николаев. — Может быть, и встретим кочи.
В самом деле, скоро, теперь уж не в облаках, а на море показался «Рыбий зуб». Показались и «Медведь» с «Бобром». Это были уже не призрачные, а настоящие кочи. Все четыре судна сблизились.
— Ты ли это, Семен Иваныч? — не помня себя от радости, прокричал Николаев.
— Вы ли это, робятушки? — не менее взволнованно отозвался Дежнев.
— Ты же нам призраком в облаках показался!
— Марево это, робятки, шутки шутит. Бывает это в море. Бояться нечего.
— Несчастье с «Соболем». Глядите! — Попов поднял над бортом выловленный в море обломок. — Погибли товарищи…
— Нет и «Сохатого»…
— Вижу, разбился «Соболь», — сокрушенно произнес Дежнев. — Но погибли али нет товарищи, не ведомо. Пойдем их искать. Держаться всем вместе. Пойдем на полдень, к берегу.
Несколько дней Дежнев медленно двигался к западу, упорно и безрезультатно осматривая берега. Он пытался найти хоть кого-нибудь из ватаг «Соболя» и «Сохатого». Иногда, высаживаясь на берег, мореходцы находили следы недавних стоянок чукчей. Но ни одной яранги на берегу не было.
Однажды утром рулевой Михайла Захаров прокричал:
— Нос Эрри виден!
Дежнев долго всматривался в черный массив знакомого носа. Затем он повернулся в сторону берега. Там, в извилистой трещине, блестела речка.
— Федя! — крикнул Дежнев Попову. — Проведай-ко ты с Ерофеем ту речку. Далеко от моря не уходите. Я же тем временем пройду с Борисом версты на две, на три подальше.
— Слышу, — ответил Попов. — К самому носу, думается, идти нет надобности. Мезенец с Пустоозерцем не дальше сих мест потерялись.
«Рыбий зуб» с «Лисицей» ушли к западу. «Медведь» и «Бобер» бросили якоря возле устья речки.
Ясень[83]. Кучевые облака таяли, освещаемые солнцем. Лишь у самого горизонта виднелись остатки синевиц[84]. Лазоревые волны, догоняя друг друга, бежали к берегу. Птичьи голоса оживляли день, казавшийся спокойным и радостным. Наблюдая за спуском карбаса, Попов провожал глазами стаи быстрых люриков, проносившихся с возбужденным стрекотанием. Радостно улыбаясь, Кивиль оглядывалась на кайр, пронзительно кричавших и неуклюже махавших короткими крыльями. Забавляли ее и юркие чайки-моевки, кружившиеся вокруг кочей. Кивиль кидала им кусочки сушеной рыбы. Чайки стремительно бросались за подачкой и, крича, дрались из-за кусков.
Попов готовился спуститься в карбас, когда Кивиль взяла его за руку и сказала:
— Возьми меня, Федя.
Минутой позже они уже отвалили от коча, сопровождаемые Дмитрием Вятчаниным и Удимой. Попов правил кормовым веслом. Болтая рукой в воде, Кивиль следила за лебедями, летевшими под облаком.
Карбас пристал к берегу. Подошел и карбас кормщика «Бобра», Ерофея Агафонова. Мореходцы высаживались в куяках и шлемах, вооруженные пищалями и саблями.
Агафонов, плотный и мускулистый, неторопливо вышел на берег. Ему было лет тридцать пять. Черная, подстриженная усеченным конусом борода придавала его лицу что-то татарское. Отец Ерофея, стрелецкий десятник Степан Агафонов, служил в Москве. Он неохотно отпустил сына в далекую Сибирь. Но жажда приключений помогла Ерофею победить отца.
— Красавица хочет поохотиться, — снисходительно улыбаясь, проговорил Агафонов, указывая глазами на лук Кивили.
Попов слегка улыбнулся.
— Ну, что же, Ерофей, поднимемся, пожалуй, повыше да глянем оттуда на берег.
Двое спутников Агафонова остались сторожить карбасы. Мореходцы стали пробираться по кочкам болотистого берега к глинистому косогору. Они забрались по нему на равнину, расположенную на две-три сажени выше уровня океана.
Поднявшись, Кивиль вскричала от радости: чудный коричнево-зеленый ковер из мха и трав расстилался у ее ног. Он был украшен разноцветными цветочными узорами. Голубели пятна незабудок, синели колокольчики; белели цветы морошки; местами красовались скопления желто-белых маков.
Пока Кивиль собирала цветы, мужчины оглядывали тундру. Волнистая, она понемногу поднималась, подходя к горной цепи. Справа тундру прорезало глубокое, извилистое русло речки. Бежавшая между узких и высоких берегов, речка виднелась лишь на поворотах. Левее поднимался холм. На его голой вершине, саженях в пятидесяти от мореходцев, белели неподвижные фигуры нескольких сов-белянок.
