Наталья Павлищева - Царь Грозный
Страшная в своей ярости масса приближалась к царскому летнему дворцу, и некому было ее остановить, задержать. На охрану мало надежды, москвичи быстро разнесли тесовые ворота, посбивали замки с амбаров, ревели единым криком:
– Анну, бабку цареву!
– В огонь ее, ведьму!
– Сжечь!
– Сжечь Глинскую!
Еще немного – и ворвались бы обезумевшие люди в палаты, бросились громить все и всех внутри терема. И вдруг на крыльце наткнулись на выставленный вперед большой крест! Ход беснующимся людям заслонил небольшого роста священник. Отбросить крест в сторону не решился никто, передние на мгновение замерли, а сзади на них все напирали. И тут на весь двор, перекрывая разъяренные вопли, раздался зычный голос священника, и откуда только бралась такая сила в небольшом теле:
– На кого руку подняли?! На царя своего?! Царь пред вами виновен?
До сих пор никто не посмел встать против толпы, слуги царские попрятались так, что не сыскать, а этот небольшой толстенький человечек в рясе смело противился тысячеголосой ораве! От неожиданности передние даже затихли, а стоявшие сзади тянули головы, пытаясь понять, что происходит. Раздались растерянные голоса:
– Не-е… нет, царь не виновен… царь-то что?
Благовещенский священник Сильвестр, почувствовавший сомнения мятежников, гаркнул еще громче, так, чтобы слышал весь двор:
– Так чего же вы царские хоромы громите?!
Толпа опомнилась, принялась требовать свое:
– Бабку царскую давай!
– Ведьму Анну Глинскую в огонь!
Хотя крики были уже не такими уверенными, как совсем недавно, но могли вмиг перерасти в новое безумие. Вверх поднялись десятки рук с кольями и топорами. Люди зашевелились.
– Нет здесь Глинских! – Голос священника перекрыл новые выкрики.
– Побожись, – неуверенно потребовал здоровенный мужик, державший отнятый у кого-то из стражников бердыш. Правда, не очень, видно, знал, как им пользоваться, держал неловко.
Священник размашисто перекрестился:
– Вот те крест! Во Ржеве она!
И чего сказал, сам не понимал, да только поверили люди, раздались голоса:
– Нету ведьмы здесь…
– Далече она…
– Нету…
– Так чего же вы наседаете?! – снова гаркнул священник. Толпа неуверенно попятилась. – Чего царские палаты громите?! Разве царь сам в пожаре не пострадал? Его палаты сгорели небось не меньше, чем ваши!
Конечно, когда у человека погорела единственная изба, а в ней женка с детьми, то это не сравнить с пожаром в царских хоромах, у царя небось еще немало осталось. Но люди засомневались, а священник наступал:
– Пошто Ивана Васильевича корите, позорите? Он ли в пожаре виновен?
Отступившие было с крыльца мятежники взъярились снова:
– Бабка его виновата!
– Вот с нее и спрос! А всего более с вас самих! – Сильвестр, наступая, уже вытеснил передних с крыльца и теперь возвышался над всеми.
– Это как? – изумился народ.
– Пожар тот наказание за ваши грехи!
Тот же детина с бердышом возмутился:
– Ты говори, да не заговаривайся, не то не посмотрю, что поп, рубану раз, мне терять нечего. Чем я повинен, если, не щадя живота своего, трудился с утра до ночи? А детки мои малые в чем вину держат, коли и ходить пока не умели?
– Все напасти за грехи наши, – упрямо возразил поп. Неизвестно, сколько бы они спорили и чем все кончилось, но тут опомнилась стража, стала наседать на слегка успокоившуюся толпу, тесня к воротам. На помощь спешили еще стрельцы. И снова гомон во дворе перекрыл трубный глас Сильвестра:
– Не трогать! Никого не трогать! Именем царя велю!
Поп поднял вверх свой большой крест и смело шагнул с крыльца. Перед ним расступились.
– Идите, дети мои, по домам, у кого какой остался. Ни к чему вам царские хоромы громить, на себя гнев царский вызывать… – Сильвестр уговаривал спокойно, но настойчиво. Безумствовавшая два дня толпа, видно, уже устала от собственной ярости, готова была утихнуть. Слава богу, Сильвестра послушались и стрельцы, ни давить людей конями, ни рубить их палашами, ни тем более палить в толпу из пищалей никто не стал. Пришли с шумом, ушли почти тихо. Отходчив народ русский, выплеснул гнев свой, облегчил тем душу, и снова готов жить дальше, какой бы ни была эта жизнь, легкой или тяжелой.
Никто не заметил, что из чуть приоткрытого окошка горницы за всем наблюдает молодой царь. Царица сидела, забившись в угол на лавке, а Иван не смог не глянуть хоть одним глазом. Ярость толпы была страшной, не останови людей вот этот невесть откуда взявшийся священник, и она захлестнула бы дворец. Тогда несдобровать не только спрятавшейся в подземелье дворца бабке Анне, но и им с царицей, хотя никакой вины Иван за собой не знал. Государь не верил своим глазам – один человек смог остановить десятки разъяренных других только словом, когда стража не справилась бы и сотнями сабель и пищалей! Значит, есть на свете сила большая, чем безумная ярость?
Когда молодой царь повернулся к своей жене, глаза его блестели, как самые яркие ночные звезды:
– Настенька, не бойся, там все стихло.
Анастасия помотала головой, точно отказываясь верить в наступившую тишину, в неожиданное спасение от, казалось, неминуемой погибели. Иван рассмеялся, смех его был тихим и немного недоверчивым:
– Кончилось, кончилось. Один поп смог остановить тысячу беснующихся человек!
– Как? – Царица спросила не потому, что желала знать, как именно, а потому, что все не могла поверить.
– А вот так! Поднял крест и уговорил!
Иван вышел из горницы, навстречу ему попался один из стражников, видно, шел докладывать, что бунтующие прогнаны! Так и оказалось, усмехаясь, принялся говорить о том, как выпроводили мятежников со двора, слова были красочны, точно глухарь перед молодкой хвост распустил. Царь чуть помолчал, потом вдруг велел:
– Приведи мне попа, что на крыльце толпу увещевал.
Стражник замялся:
– Не ведаю, где он, государь. И откуда взялся тоже.
– Так узнай! – неожиданно даже для себя заорал Иван и грохнул дверью, скрываясь в горнице. Анастасия испуганно смотрела на рассердившегося мужа. Чего это он? Ведь все кончилось хорошо, и слава Богу!
Тот, чуть походив по горнице, объяснил сам:
– Людей успокоил священник, а они себе в заслугу ставят! А сами сидели, как мыши в норах, тихо, пока все со двора не пошли!
Тут оба вдруг вспомнили о прячущейся в погребе под дворцом бабку Анну. Небось там помирает со страха, надо успокоить. Глянув друг на друга, поняли, что думают одинаково, и вдруг весело рассмеялись. Царский смех был нервным, но иначе сейчас уже не могли ни Иван, ни Анастасия, слишком много пережившие за то недолгое время, пока москвичи бесчинствовали на дворе и их жизнь висела на волоске.
