«Уходили мы из Крыма…» «Двадцатый год – прощай Россия!» - Владимир Васильевич Золотых
Стремясь как-то помочь семьям офицеров, находившихся на фронте, Главнокомандующий и Правитель Врангель издал 26 августа (8 сентября) приказ, в котором говорилось: «1. Начать с 1 (14) сентября ежемесячную выдачу всем нетрудоспособным членам семейств офицеров и классных чинов армии и флота установленного казенного пайка продовольствия бесплатно… 2. Выдавать членам офицерских и классных семейств, имеющих право на паек, два раза в год материал для шитья одежды, на первое время в количестве 6 аршин, а также по фунту кожи для починки обуви… 4. Установить бесплатное обучение детей офицерских и классных чинов в правительственных и субсидируемых правительством учебных заведениях… 6. Предоставить бесплатную медицинскую помощь и медикаменты в военно-лечебных заведениях семьям офицерских и классных чинов… 10. Сверх указанного выдать на заготовление заблаговременно на зиму продуктов питания, топлива и пр. всем офицерским и классным чинам единовременного пособия в размере полного получаемого ими ежемесячного содержания, включая и кормовые деньги»[261].
Этого, конечно, было недостаточно, поэтому генерал-лейтенант Слащев-Крымский направил Врангелю рапорт, согласно которому «все имущие слои населения должны были сознательно отдать половину своего состояния, в чем бы оно ни заключалось, на финансовое и экономическое возрождение… а также юридически передать эти имущества в собственность государства». Одновременно «с обращением к честным работникам» лихой генерал предлагал «воздвигнуть виселицу для спекулянтов и мешающих возрождению России торгашей и себялюбцев». Прочитав это письмо Слащева, Врангель заметил, что лечение в Ялте не пошло на пользу боевому генералу и «улучшение его здоровья оказалось лишь кажущимся. Отдых, по-видимому, не рассеял тумана в его голове»[262].
Чуть раньше, 15 июля, Врангель издал «приказ о комитете государственного призрения», одной из главных функций которого являлось «оказание помощи пострадавшим на войне воинам и их семьям»[263]. 23 августа на Приморском бульваре Севастополя по инициативе Врангеля было устроено грандиозное гуляние в пользу детей-сирот города, когда «нарядная оживленная толпа, веселые лица, музыка, все уносило в далекое прошлое»[264].
На личную бедность и государственный финансовый дефицит Крыма жаловался даже председатель Правительства Юга России А.В. Кривошеин. Так, в разговоре со знаменитым российским политиком, издателем и публицистом, депутатом Государственной Думы России второго, третьего и четвертого созывов, принявшего в начале марта 1917 года отречение императора Николая Второго, Василием Витальевичем Шульгиным (1878–1976) Кривошеин жаловался: «Ужасно трудно работать, просто нестерпимо… Ничего нет… Можете себе представить бедность материальную и духовную, в которой мы живем. Вот у меня на жилете эта пуговица приводит меня в бешенство, – я вторую неделю не могу ее пришить. Мне самому некогда, а больше некому… Это я, глава правительства, в таких условиях. Что же остальные? Вы не смотрите, что со стороны более или менее прилично, и все как по-старому. На самом деле под этим кроется нищета, и во всем так… Тришкин кафтан, никак нельзя залатать. Это одна сторона. А духовная такая же. Такая же бедность в людях!..
Но все-таки как-то мы держимся, и что-то мы делаем. Трагедия наша в том, что у нас невыносимые соотношения бюджетов военного и гражданского. Если бы мы не вели войны и были просто маленьким государством, под названием Таврия, то у нас концы сходились бы. Нормальные расходы у нас очень небольшие, жили бы. Нас истощает война. Армия, которую мы содержим, совершенно непосильна для этого клочка земли. И вот причина, почему нам надо периодически, хотя бы набегами, вырываться»[265].
Еще в худших условиях жили и работали чиновники правительства Крыма. Побывавший в канцеляриях министра финансов Крыма Бернацкого и премьер-министра Кривошеина корреспондент парижской газеты «Тан» Шарль Ривэ поразился тесноте домиков, в которых разместились эти канцелярии. Он писал: «Тесные домики!.. Бедняжки мучаются, страдают… Рабочий стол чиновника находится рядом с походной кроватью, на которой чемодан заменяет подушку…»[266] Даже П.Н. Врангель признавал, что «бытовые условия жизни тяжелы для всех без различия, от рядового обывателя до члена правительства», «обесценение денежных знаков приняло характер народного бедствия».
В.В. Шульгин, прибывший в столицу Крыма из большевистской Одессы, где испытал не только бедность, но и постоянную угрозу своей жизни, более оптимистично, чем премьер А.В. Кривошеин, оценивал жизнь в Севастополе. «Мы вышли на какую-то улицу, – писал он в своей книге воспоминаний «Дни. 1920. Записки». – …Масса офицеров, часто нарядных, хотя и по-новому нарядных, масса дам – шикарных дам, даже иногда красивых, извозчики, автомобили, объявления концертов, лекций, собраний, меняльные лавки на каждом шагу, скульптурные груды винограда и всяких фруктов, а главное, магазины… Роскошь витрин… особенная, крымская… и все тут, что угодно… Кафе, рестораны… Свободно, нарядно, шумно, почти весело… Квартира? Совершенно невозможно достать… Единственный способ – поместиться на судне. Тут много кораблей стоит в порту. Много ваших друзей живет… Прежде всего, надо одеться… Одевают… Обувь – 90 000 рублей, рубашка – 30 000, брюки холщовые – 40 000… Но ведь если купить самое необходимое, то у меня будет несколько миллионов долгу!.. Я пришел в ужас. Но мне объяснили, что здесь все «миллионеры»… в этом смысле…
Отчего такая дороговизна? Территория маленькая, а печатаем денег сколько влезет. А что будет? Ну, этого никто не знает»[267].
Глубже знакомясь с жизнью в Севастополе лета 1920 года и сравнивая ее с одесской жизнью, Шульгин заметил, что «рабочие и крестьяне живут здесь неизмеримо лучше, чем в «рабоче-крестьянской республике». Объяснял он это тем, что «в Крыму цены на предметы первой необходимости, вот как на хлеб, сравнительно низкие, А вот на то, без чего можно обойтись, как, например, виноград, очень высокие». Сравнивая заработки севастопольских рабочих с одесскими, В.В. Шульгин увидел, что севастопольский рабочий зарабатывал тысяч шестьдесят-восемьдесят, в то время, как его одесский коллега всего до пятнадцати тысяч в месяц. «Следовательно, – отметил в своих «Записках» Шульгин, – если измерять заработок одесского рабочего на хлеб, то выйдет, что на
