Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана
Отважные вылазки гарнизона, внезапная атака войск Меншикова, которые застали англичан врасплох под Балаклавой[170] и разгромили их кавалерию, — все это заставило осаждающих сделать вывод, что перед ними опасный противник.
Первое сражение имело место двадцать пятого октября. Пятого ноября была предпринята новая и более жестокая контратака, едва не уничтожившая англичан на холмах Инкермана.
Под Балаклавой произошла всего лишь стычка. У Инкермана развернулось кровопролитное сражение, в котором, не приди на помощь французы, английская армия была бы полностью разгромлена. Сражение было таким ожесточенным, что в результате выбыли из строя — с обеих сторон — более двенадцати тысяч человек.
К этому добавилось еще одно важное обстоятельство, которое очень тревожило французский штаб. Шпионская сеть русских была так великолепно организована, что они знали все, что происходило у нас и у англичан.
Передвижение войск, расположение батарей, саперные работы — им было известно все, включая пароли! Так, на следующий день после Инкермана, когда каждая из сторон пополняла свои ряды, перевязывала раны и оплакивала мертвых, батарея капитана Шампобера подверглась среди ночи внезапному нападению.
Перед Центральным бастионом русские соорудили люнет[171] с шестью пушками. Они в упор стреляли по батарее французского капитана и причинили ей немало бед. Шампобер призвал на помощь Оторву.
— У вас есть свобода маневра, — сказал ему капитан, — у вас есть шанс стать офицером и командовать вашими храбрецами, которые не боятся ни Бога, ни черта, но вы должны, мой дорогой Оторва, оказать мне одну услугу.
— Я в вашем распоряжении, капитан!
— Задание чрезвычайно трудное, если не сказать, невыполнимое.
— Трудное!.. Считайте, что оно сделано… Невыполнимое!.. Оно будет сделано. Немедленно.
— Хорошо! Речь идет о том, чтобы заклепать орудия этого люнета, который вы там видите. Для этого надо подобраться к нему между южной частью кладбища и исходящим углом Центрального бастиона.
— Сегодня же вечером, капитан… возьму пятьдесят человек… и ручаюсь…
— Заранее благодарю, мой храбрый друг, и в добрый час.
— О, не тревожьтесь, дело пустячное.
В десять часов Адский дозор под водительством своего отважного командира, получив у капитана слова пароля и отзыва, преодолел бруствер батареи. Два часа прошло в тишине, нарушаемой время от времени лишь перекличкой часовых и лаем собак, доносившимися из города.
Пушки с обеих сторон молчали. Противники были измочалены недавними сражениями, даже самые сильные бойцы впали в оцепенение.
На городских часах пробило полночь. Француз, стоявший в траншее на карауле, услышал, как мимо батареи двигался отряд, который не пытался скрыть свое приближение.
— Кто идет? — прокричал часовой, преграждая неизвестным фигурам дорогу штыком.
— Франция! — прозвучало из темноты.
— Какой полк?
— Франтиреры Второго зуавского.
— Место сбора…
Человек, которого часовой не мог узнать во тьме, придвинулся так близко, что почти упирался грудью в штык часового.
— Маре́нго![172] — добавил незнакомец вполголоса.
— Ладно, проходите! — сказал часовой, убирая штык.
В эту минуту тень, бесшумно скользнув за спиной караульного, поднялась и изо всех сил обрушила на его голову топор. Несчастный мешком повалился на землю, хрипя:
— Это не… Оторва… Предательство!..
Но его никто не слышал. Отряд, не издавая ни звука, кинулся вперед и в несколько прыжков оказался в расположении французской батареи, вся обслуга которой дремала, присев на корточки, или болтала, покуривая.
Капитан уловил опасность, но слишком поздно. Он вытащил саблю и прокричал звонким голосом:
— Тревога!.. Канониры!.. Тревога!..
Через мгновение на батарее наступила невообразимая сумятица. Артиллеристы схватились за карабины, сжали рукояти прицелов, банники и храбро дали отпор врагу. В темноте завязался ожесточенный бой, где уже невозможно было отличить врагов от друзей. Люди дрались, душили и резали друг друга наудачу, кого с кем сведет судьба.
Однако целью нападающих являлись не люди, а орудия.
Некоторые из русских, вооруженные тяжелыми молотами и длинными стальными гвоздями, подобрались к пушкам, вокруг которых кипел бой. Ступая по переплетенным телам бойцов, они нащупали замки орудий, вставили в них гвозди и тяжелыми ударами молота загнали их по самые шляпки.
За несколько минут четыре пушки и три мортиры были заклепаны и надолго выведены из строя.
Капитан оказался перед гигантом, который, размахивая саблей, кинулся на него, выставив голову вперед. Шампобер инстинктивно отразил удар, а затем, опустившись на одно колено, всадил саблю в живот по самую рукоять. Спокойно, поднявшись с колена, он произнес:
— Месть за мой шрам.
Помощь прибывала со всех сторон, но — слишком поздно. Выполнив свою задачу, уцелевшие славяне выскакивали из траншеи, расталкивая караульных, и удирали, бросив своих раненых на батарее.
Кто-то зажег фонарь. Капитан приказал направить свет на своего противника — тот дергался и хрипел. Шампобер увидел перед собой молодого человека, своего возраста и звания, с тремя нашивками капитан-лейтенанта.
Капитан приподнял его голову, прислонил к своему колену и сказал голосом, исполненным жалости:
— Месье, что я могу сделать для вас?
— Ничего, — ответил раненый, — со мной кончено… все напрасно.
— И сейчас вызову хирурга… тотчас…
— Спасибо, месье… я умираю… я не испытываю ненависти к вам, хотя вы меня убили… но вы выполняли свой долг… как я выполнял свой… О, эта война!
Незнакомец вытянулся, сжал зубы, затем привстал и, перед тем как замертво упасть, испустил последний крик:
— Да здравствует царь!.. Да здравствует святая Русь!..
Тем временем, по одному из тех удивительных совпадений, которые нередко случаются на войне, Оторва успешно проделал на стороне русских ту же операцию. Правда, с бо́льшим трудом, поскольку ему был неизвестен пароль неприятеля и он не знал русского языка.
Жан заклепал шесть пушек и четыре мортиры, стрелявшие из люнета, повредив тем самым на три орудия больше, чем русские у французов.
Адский дозор возвратился, оставив на земле неприятеля четверых убитых. Зуавы двигались вдоль стены кладбища и уже собирались спрыгнуть в траншею, когда раздался торопливый топот ног.
Питух, всегда отличавшийся незаурядной наблюдательностью, прошептал Оторве:
