Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
«Какая тут радость?» – думал каждый про себя, поглядывая на струги, которые тыкались носами в берег, а с кормы кидали якоря. Вот с головного струга спустили на песок сходни, и на берег сошел походный атаман Лазарка Тимофеев, поклонился самарянам и громко объявил, видя нерадостные лица встречающих:
– Поклон вам, самаряне, от атамана Войска Донского и Яицкого Степана Тимофеевича! А сам он не может сойти покудова – поранен в ногу и в голову. Но кто пожелает видеть атамана с поклоном, того батько наш примет на струге с великой радостью!
От самарских посадских и городовых жителей выступил городничий Федор Пастухов, родной брат погибшего стрелецкого сотника Михаила Пастухова и тесть нового сотника Ивана Валахи. Щекастый и с черными пристальными во взгляде глазами он степенно поклонился в сторону атаманова струга рукой до песка, ответил походному атаману:
– Скорбим премного ранам славного атамана Степана Тимофеевича, молить Господа будем, чтоб раны те зажили сколь возможно быстрее. Готовы принять на постой казаков и самого атамана и лучших лекарей со снадобьями пришлем.
– О том сам Степан Тимофеевич решит, городничий, он и скажет о нуждах войска, – пояснил Лазарка. – А теперь, самаряне, встречайте своих сродственников. – Повернулся к стругам и дал знак Михаилу Хомутову первым сойти на берег.
Самарские стрельцы вслед за своим сотником поодиночке спускались на песок и тут же попадали в руки родственников. Сам Михаил, отступив на несколько шагов от Никиты Кузнецова, которого вмиг облепили орущие от радости детишки, хотел идти к дому в одиночестве, как вдруг сбоку чьи-то горячие руки обвили его шею, потянули вниз.
– Миха-ась, родненький мой, воротился… – простонала с придыхом княжна Лукерья, а сама горько плачет, то ли с какого горя, то ли от большой радости. – Вернулся, цел, соколик мой, вернулся…
Смутившись, Михаил невольно обнял тонкий стан княжны Лукерьи, неумело привлек к себе и робко, будто первый раз в жизни, поцеловал мокрую соленую щеку.
– Что ты, Луша? Что ты? Живой я, даже не ранен сильно. Господу слава. Ты-то как здесь, а? Не обижали тебя здешние жители, чужую?
– Я-то что? В меня пулями не палили, на меня саблей не замахивались… А вы там с Никитушкой… Вы-то со стрельцами под смертью ходили… Крепко бились, вижу. У Никиты старые синяки на лице, словно после кулачных боев на Масленицу! Ну, идем, Михась, идем к дому… Мы еще в утро прознали от сторонних людей, в Саратов сплывших со всякой поспешностью, что приключилось под Синбирском. Готовились… А к чему готовиться, коль не знали, живы все аль кто головушку положил… Что ни делаешь, все из рук валится. А Никита, вижу, побит, но тоже цел, то нам всем в радость…
– Никита у воеводы Милославского на пытке был в подземелье, оттого и синяки. Да в сече легко ранен. Думается, твои вещие заговоры спасли Никиту от виселицы… Но есть, Луша, и среди самарян побитые, восемь человек под Синбирском осталось… – Михаил обнял княжну Лукерью за плечи и пошел было с нею к дому. – Так что не все счастливо воротились, есть по кому в помин свечи ставить и в церкви поминать…
– Я извелась вся, о вас ничего не ведаючи, – снова всхлипнула княжна Лукерья, подняла на Михаила красивые серо-синие, полные слез глаза. На смугловатом лице появилась легкая улыбка счастья. – Более я тебя одного не отпущу в поход, стократ легче с вами рядом быть, нежели вот так, не знаючи, каждый час казниться думами.
– Луша, а нас с кунаком Ибрагимом нешто не поцелуешь ради встречи, а? – раздался рядом голос Романа Тимофеева и он, здоровенный, оружный саблей и двумя пистолями за алым кушаком, голубоглазый, в голубом кафтане, с детской радостью улыбался княжне Лукерье. Она засмеялась, непринужденно кинулась великану на шею, сестринским поцелуем чмокнула в щеку, потом и смуглокожего кавказца Ибрагима наградила такой же ласковой улыбкой и невинным поцелуем. Видно было, что обоим рада искренне, потому как в недавних еще мытарствах оба они были ей истинными друзьями-побратимами. Такое не забывается и не предается!
– Ну вот, – проговорил Роман, смущенно поглядывая на сотника. – А то, гляжу, кругом всех целуют, а мы с Ибрагимом будто чужие с худого боку прилепились…
Михаил Хомутов знал, что в годы совместного пребывания в войске атамана Разина, до прихода на Самару, Роман делал робкие попытки ухаживать за княжной Лукерьей, но та почему-то позволяла только искреннюю дружбу, должно быть, сердце ее было кем-то занято очень крепко, и он подозревал, что княжна полюбила Никиту Кузнецова еще там, когда выхаживала его в кизылбашской неволе…
– Ох, что ты, Рома! Идемте к нашему столу! Идем, кунак Ибрагим, братки вы мои милые! Ты не против, Михась?
Михаил вскинул руки, обнял друзей за плечи – на голову оба выше сотника! – попытался подтолкнуть обоих вперед.
– Да как же мне не радоваться, Луша! Ведь под одними ядрами, пулями скакали, вместе и раненого батьку Степана у рейтар отбивали. Кабы не лихость Ромашки, уволокли бы псы боярские Степана Тимофеевича. Ромашка того рейтара, что стащил с коня раненого атамана, левой рукой за шею охватил да саблей голову напрочь и снес!
– Наперед бы знать такое горе да не отходить бы от атамана ни на шаг!.. Ну, что было, того не переделаешь, не в нашей то воле, а Господа! Идемте, братки, пообедаем, да еще раз горькой чаркой помянем погибших, – сказал Роман Тимофеев, сам сгреб сильными руками друзей за плечи. – A-а, смотри, сотник! К тебе твои знакомцы спешат навстречу!
К ним торопливо, вскидывая носками сапог приречный песок, шли сотник Алешка Торшилов, пятидесятник Аникей Хомуцкий, их давние друзья и соседи Ивашка Чуносов с семьей, стрельцы, оставшиеся по приказу атамана Разина стеречь Самару от воеводского нападения, жали руку, радуясь, что цел воротился к дому, скорбели о погибших, о ранении Степана Тимофеевича.
– Идемте с нами, други, всем места хватит, горница большая. Параня вот поможет мне со столом управиться, покудова вы в бане париться будете, – с улыбкой приглашала всех княжна Лукерья, и они шумной толпой повалили на подворье сотника Хомутова…
Вслед за самарянами на берег сошли из стругов казаки. Тяжелораненых снесли на руках, их тут же разобрали посадские и городовые жители, развозили на пригнанных повозках, провожали под руки тех, кто мог передвигаться самостоятельно. После раненых сошли и прочие казаки отобедать на берегу горячего, попариться в банях – Бог весть, когда еще выпадет такой случай.
Кому-то из донских казаков попался на глаза добротный, с важным чревом кабацкий откупщик Семка Ершов,
