Александр Дюма - Графиня Монте-Кристо
Внезапно он снова стал серьезен и на его проницательное лицо легла недовольная тень. Я сразу поняла, что сказала какую-то глупость.
— Забудь свой монастырь, — начал он снова. — Готов допустить, что до сего времени все твое детство, отрочество и юность прошли вдали от семьи и что ты считаешь, что тобою просто пренебрегли. Ведь ты хочешь сказать именно это, не так ли?
— О нет, вовсе нет! В монастыре я была очень счастлива, но думаю, что рядом с вами и матушкой я стану еще счастливее.
На этот раз я действительно обняла его и при этом он ничем не выразил своего неудовольствия.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он в ответ, — сейчас и я уверен, что и в качестве парижанки ты тоже сделаешь нам честь.
Тем временем карета продолжала катиться по улицам города.
— Вот мы и на Вареннской улице, — сказал отец, взглянув на часы, — сейчас десять часов и мать твоя должна быть дома.
При слове «твоя мать» вся кровь прихлынула мне к сердцу, ибо отец впервые упомянул о ней при мне.
Прежде чем мне удалось справиться с охватившим меня волнением, ворота особняка распахнулись и карета, въехав в огромный мощеный двор, остановилась у стеклянного навеса над крыльцом. Подбежавшие лакеи в роскошных ливреях поспешно отворили дверцы экипажей.
— Дома ли графиня? — спросил у них отец и, не дожидаясь ответа, вошел в холл, крикнув мне следовать за ним.
Я почувствовала грусть, ибо вопреки ожиданиям матушка не вышла мне навстречу. Ах, как хотела я увидеть ее и прижать к сердцу! А вот она, конечно, вовсе не ждала встречи со мной, она никогда меня не любила! При этой мысли меня охватил смертельный озноб и я, бледная и дрожащая, стала подниматься вслед за отцом по узкой маленькой лестнице.
Дверь бесшумно отворилась и, войдя в комнату, я увидела даму, задумчиво стоявшую у мраморного камина.
— Сударыня, — заявил мой отец, — я привез вам нашу дочь Киприенну.
Лишь тогда подняла она голову, обратив ко мне свое бледное прекрасное лицо.
— О, дорогая Киприенна, какое счастье! — плача она протянула ко мне руки и я, рыдая, припала к ее груди.
Отец мой тем временем нервно расхаживал по комнате.
— Успокойтесь немного, — сказал он наконец, — у вас еще будет время вдоволь пообниматься, а теперь нам надо подумать о том, чтобы накормить этого ребенка и отправить его спать. Девочка, должно быть, очень устала.
Я хотела было возразить ему, но взгляд, брошенный на меня матушкой, заставил меня замолчать.
— Как скажешь, Лоредан, — просто сказала она, — комната Киприенны готова и, если хочешь, можешь сам проводить ее туда.
Отец сделал жест, как бы устыдясь своего дурного настроения.
— Нет, нет, Ортанс, — сказал он, — ты сделаешь это гораздо лучше меня. Тебе известны наши планы относительно Киприенны. Она вовсе не глупа, уверяю тебя, и будет хорошо себя вести.
Сказав это, он позвонил в колокольчик.
Дверь отворилась и на пороге появился лакей.
— Принеси мои письма, — приказал отец.
Когда слуга принес требуемое, отец просмотрел надписи на конвертах и, выбрав одно из писем, вскрыл конверт.
— А вот и письмо от полковника! — радостно вскричал он. — По-видимому, этот барон Матифо начинает проявлять нетерпение. Сегодня я, возможно, буду обедать в клубе. В вашем распоряжении целый вечер, можете спокойно посекретничать и поболтать. До свидания, мадемуазель парижанка, — добавил он, целуя меня в лоб.
Оставшись вдвоем с матерью, я снова расплакалась, как малое дитя. Слезы облегчили мне душу. Матушка, сидя рядом со мной и держа мои руки в своих, осыпала меня ласками и поцелуями, при этом она тоже плакала навзрыд. О, как я теперь укоряла себя за то, что находясь в монастыре, осмеливалась сомневаться в ее чувствах ко мне! Как я могла думать, что она не любит меня!
Видишь ли, Урсула, мать — это наше второе я, ее сердце бьется в полной гармонии с нашим, глаза наполняются слезами, когда мы плачем, она улыбается при виде нашей улыбки. Мать — это олицетворение нежности, душевности и доверия. Человек испытывает к своей матери почти те же чувства, что и к Деве Марии, разве лишь с той разницей, что к матери обычно относятся с еще большей любовью, но с меньшей почтительностью.
Ведь почтительность всегда холодна, дорогая Урсула, не так ли? Например, исповедуясь в грехах Деве Марии, я всегда боялась, что Она не простит меня, а моя матушка, напротив, всегда постаралась бы найти оправдание моей ошибке.
Проплакав вместе с матушкой долгое время и вдоволь нацеловавшись, мы немного успокоились. Тогда матушка сказала мне:
— Пошли, Киприенна, мне надо показать тебе твое царство.
Ах, Урсула, поверь что мы бы никогда не могли вообразить себе ничего лучше моей комнаты.
Матушка улыбнулась, заметив переполнявшие меня чувства, в которых смешались восхищение, удивление и благодарность.
Любые мои капризы были предвосхищены заранее. Матушка угадала даже мои любимые цвета, а как мне описать тебе свою радость, когда матушка отворила маленькую дверцу в стене и спустилась вместе со мной в мой сад! Да, Урсула, мой сад, или, скорее, наш сад, ибо он принадлежит нам обеим — моей матушке и мне. В саду есть липовая аллея, и там так же растут каштаны — совсем как у нас в монастыре.
Матушка попыталась убедить меня, что все это просто случайность, но я дала ей понять, что обман ее не удастся, и указала при этом на совершенно новую решетку, отделяющую наш садик от главного сада. Я сразу поняла, что ограду эту установили специально перед моим приездом.
Теперь, когда я пишу тебе это письмо, окно в моей комнате открыто. В него врывается свежий ветерок, а высокие каштаны осыпают подоконник бело-фиолетовыми почками.
Я часто думаю о тебе, вспоминая наш старый монастырь, мне кажется, я слышу шелест твоего белого платья в траве. Я оборачиваюсь и вижу себя в прелестной маленькой спальне.
Роскошный особняк заменил келью, и я вижу перед собой две совершенно не схожие между собой вещи, напоминающие мне обо всем, к чему я испытывала любовь.
Эта аллея напоминает мне монастырь и тебя, а этой прекрасной комнатой я обязана любви своей матушки.
Я чувствую себя счастливой, зная что она так любит меня, но иногда вздыхаю, вспоминая, что тебя нет рядом со мною.
— Надеюсь, Киприенна, тебе здесь понравится, — сказала мне матушка.
— Понравится!
Сама понимаешь, Урсула, ответ мой не заставил себя долго ждать.
— Будешь ли ты любить нас? — спросила снова матушка. — Да, — добавила она, немного помолчав, — вижу, что ты нас полюбишь, и все же, дорогое дитя, как много зла причинили мы тебе и как много еще, возможно, причиним в будущем!
