Андрей Посняков - Меч времен
– Посидим-ка сейчас… помозгуем….
– Ну, так что? Плывем? — закричал идущий с веслами на плече Онисим.
– Плывем, Онисим. Только… не на тот берег. До Щитной подкинешь?
– Само собой.
Михаил специально так решил, по-хитрому на усадьбу идти-пробираться. Не прямо, а таким вот крюком, через Щитную, через Молоткову улицы — чтоб погоню (буде еще не угомонились) с толку да со следа сбить.
Ну, Ярил, чучело одноглазое! Это ж надо, удумал что?
– Кривой знал, что ты в бегах? — усаживаясь в лодку, негромко спросил Миша.
Марья покачала головой:
– Не ведал. Увидал на Торгу — я туда шла, думала, своих кого встречу… ну, из наших, из смердов, чудских крестьян. А он — тут как тут! С парнем каким-то стоял, высоченным. Руки — что две оглобли, голова сивая, морда — как кирпич.
– Ох ты! — узнал Михаил. — Ну и портретик, не обознаешься. А кнута у него за поясом не было?
– Был, был кнут. Да Ярил так его, парнягу, и звал — Кнут! Что-то ему говорил, а тот слушал почтительно, да головой кивал.
– Хм… вот как, значит. Ну, понятно…
Понятно, кто тут у кодл начальник — координатор. Бояре Мишиничи — через Кривого Ярила. Однако Миша-Новгородец вроде как князя поддерживает. Да и на Неве себя проявил — со шведами лихо бился. Что ж теперь-то? Иль не посмел идти против клана? А может, это клан его к князю и направил? Все может быть. Бояре — народ изворотливый, хитрый — чего все яйца в одной корзине держать? Вдруг, да победит Александр-князь — а у них уж и дружок его имеется — Новгородец Миша! Тезка, блин…
До места добрались быстро — что тут плыть-то? Выбрались, поблагодарили Онисима, прошли чрез воротца малые — вот и Щитная. Звон от молотков-наковален — на всю округу. Понятное дело — оружейники. Работают все, по улицам шайками не шатаются, видать — некогда.
– А куда мы идем? — дернула за рукав Марья. — Может, я сама бы себе…
– Иди уж. Сама!
Конечно, девчонку нужно было прятать на дальней усадьбе Онциферовичей — а где еще-то? Договориться с тиуном, теперь-то уж это нетрудно, теперь-то уж и сам Михаил мог при случае за кого-нибудь перед боярином-батюшкой словечко замолвить. А чего ж? Он же теперь не простой закуп-рядович — а воспитатель юных бояричей, педагог, «дядька»… Песталоцци, ититна мать, Жан-Жак Руссо, Макаренко…
– Интересно, откуда у Ярила грамота на тебя? Или врал?
– Может, и врал. А может, у Ефрема взял зачем-то…
– Поживешь пока на одной усадьбе…
– Ой, господине… — закручинилась Марья. — Вот дура-то — сбегла. Как бы теперь хуже не было.
– Ничего! Уж придумаем, что с тобой делать, потолкую с тиуном. Может, тебя на дальний погост отослать? Поедешь?
– Куда скажешь… Только — с тобой, господине.
Ишь, «с тобой»… Нужна ты больно. Однако помочь-то надо. К Онциферовичам, куда ж еще-то? К Онциферовичам.
Еще на подходе к усадьбе Михаил почувствовал что-то неладное. Ворота почему-то были распахнуты настежь, однако Трезор не лаял, словно его и не было… да и не было — лежал, бедняга, невдалеке от своей будки, раскрыв пасть и недвижно смотря мертвыми глазами. На боку мертвого пса запеклась кровь.
Однако дела-а-а-а!
Миша обернулся к Марье:
– Погодь-ка на улице… Во-он, за деревьями спрячься.
Сам же, подхватив валявшуюся у ворот палку, побежал на задний двор — именно там, судя по шуму, и разворачивалось сейчас основное действо. Не ошибся — так оно и было. Какие-то чужие люди — крепкие, вооруженные коротким копьями и палками парни — деловито осаждали недостроенную конюшню, где заперлись оставшиеся в живых обитатели усадьбы… да-да, вот именно так — оставшиеся в живых. Много, слишком много мертвых тел — челядинцев, закупов и прочих — валялось на огороде, у колодца, за баней. Кое-кто еще хрипел, исходя кровью…
Михаил сунулся к одному — привратнику Семену, тот прятался за колодцем и, увидев Мишу, сплюнул кровавой тягучей слюною:
– Шильники… песьи рыла… Явились, незнамо откуда… Ничо! К боярину за подмогой послано…
– Где наши-то — на конюшне?
– Там… Этих-то много, куда боле наших… Словно знали, что почти все холопи с усадьбы ушли. Отроки!!! — привратник с трудом приподнялся. — Чад упаси!
– А где они?
– В хоромах, с дъячком…
Семен снова захрипел, застонал, дернулся… Эх-ма, хорошо его в бок приложили — кровинушки-то много повытекло. Однако ничего — держится молодцом, улыбнулся вот, через силу:
– Беги скорее! Отроцев спаси… Мечи там, найдешь… Ты можешь…
– А ты как же, Семен?
– А язм не преставлюсь, — привратник осклабился. — Подмоги дождусь. Рано мне помирать… рано…
Кивнув раненому, Михаил отпрянул к забору, и — справедливо полагая, что для облегчения участи осажденных его скромных сил будет явно недостаточно — кусточками пробрался на задний двор, а уж оттуда, прислонив найденную у овина лестницу, забрался на галерею…
Забрался, и задумался. Чего теперь делать-то? В какую сторону двигаться? Семен сказал, что дети — в хоромах, однако хоромы-то не маленькие, пять срубов, и каких только помещений в них нет: две высокие горницы на подклетях, с печами изразцовыми, еще — теремом — повалуши — летние спальни, иначе еще светлицами называемые, те без печей, конечно; меж срубами — соединение — сени, светлые, с большими «красными» окнами, забранными слюдой, в сенях обычно сидели «сенные девушки» — пряли, пели песни, смеялись… теперь вот, не до смеха.
Где же бояричи могут прятаться? В сенях? В светлицах? Или, может, на галереях? Или вообще со двора убежать успели?
Только подумал так — крик услыхал! Не крик — стон даже. Прислушался — вроде как откуда-то сверху, из светлицы. Ага… С чего б там кому кричать? Неужто добрались вражины?
Осторожно, на цыпочках, Михаил подкрался к горнице, заглянул — никого! Пусто! Быстренько подскочил к стене, схватил висевший на стенке меч… Настоящий, боевой, жаль только — коротковатый, старый, с большим полукруглым навершьем. Видать, когда-то принадлежал знатным боярским предкам.
Ага! Снова крик. Наверху, в светлице…
Сжав покрепче меч, Михаил перепрыгнул через три ступеньки, рванул дверь…
И остановился, удивленно оглядываясь — горница-то оказалась пустой! Так кто же, черт побери, кричал? Ну вот только что…
Что-то скрипнуло… сундук! Да-да — чуть приподнялась крышка.
– А ну-ка, вылезай, не прячься! — поигрывая мечом, посоветовал Михаил.
Крышка со стуком отвалилась к стене.
– Дяденько Мисаил!!!
Словно чертенок, выпрыгнул из сундука Глебушка — босой, под левым глазом — синяк, на лбу — царапина. Но жив, жив, ишь, улыбается, обниматься лезет:
