Андрей Посняков - Меч времен

Боярин Софроний Евстратович позаботился — большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти — на всякий случай, добро хозяйское уберечь — мало ли? Смута — она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет — кто за кого. Бей, круши, грабастай!

Люди шептались… да что там — шептались — говорили открыто, болтали, можно сказать, на всех углах: князь, мол, продался немцам, дал им особую торговую грамоту, а, окромя того, городскую казну похотел под себя подмять и, еще пуще, власть взять полную — над посадником, тысяцким, господой.

– Люди новгородции! Не отдадим наших вольностей жаднолюбивому князю! Постоим за Святую Софью! Скажем же властолюбцу — путь пуст!

Вот именно так вот и кричали. Мол, убирайся, княже, откуда пришел — без тебя обойдемся. Между прочим, судя по одежке, простые люди кричали, «молодшие» или «черные». Можно подумать, это именно им князь продыху не дает! Ага, как же… Боярское серебро здесь ищи, интересы… как и в любом бунте. Или — почти в любом.

Подобное Михаил видел еще в юности, в конце восьмидесятых, когда по всему Питеру вот так же бродили с лозунгами, кучковались, кричали всякое разное — от «Долой КПСС» до «Партия, дай порулить». И — такое впечатление — что никто не работал. Вот как и здесь.

Только вместо «Долой КПСС» — «Долой князя!»

Путь — чист!

А ведь выгонят, как пить дать — выгонят. Вон как активно действуют — видна, видна организационная жилка. Покричав на улицах да по сотням, пошли собирать веча по концам, а уж оттуда наверняка двинутся к Святой Софии или на Ярославово дворище — собирать главное вече. А уж там какое решенье примут — ясно. Что и говорить, не повезло Александру. Сейчас, в данный момент, не повезло… Ничего, через год вернется, сами же новгородцы и попросят — вот, примерно так же, как теперь — и уж тогда развернется, получив нужную легитимность, многих, многих казнит из нынешних крикунов. Ну, до того долго еще… А пока же… Пока…

Постоим за Святую Софью и вольности новгородские! Долой князя — путь чист!

– Кольцо? Что за кольцо? — переспросил Парфен, старый знакомец Миши еще по Невской битве, именно его и прислал Сбыслав. Надо же — оказывается, поддерживали отношения!

– Обычное такое кольцо, перстень с печаткой…

Михаил обсказал в подробностях.

Парфен задумчиво покивал, скривился:

– На немецком дворе ювелиры знатные. Что хочешь подделают. Вощанник с перстня сняли — вот и печать княжья.

Однако познания. Вот тебе и простой мужик, возчик. Да-а… не так-то и много тут простых было… разве что Авдей с Мокшей да раба… хм… раба… Марья. Интересно, как она хоть? Спросить у Парфена? Так откуда ж ему знать? Про другое надобно спрашивать, про другое.

– А что, Мирошкиничей никак нельзя прищучить? Ну и всех прочих. Ведь подлог явный!

– Да все знают, что подлог, Миша, — рассеянно отмахнулся возчик. — Не сегодня вся эта смута затевалась, и не вчера даже. Князь на шведов, а бояре — тут как тут. Чужими руками все делают, псы, поди, поймай! Да и поймаешь, так с того что? У них сила…

– Так и у «житьих» и у «гостей» сила немаленькая, — глотнув пива, усмехнулся Михаил. — По крайней мере, серебришка уж не меньше, чем у бояр, на любую смуту хватит, не так?

– Так, — Парфен неожиданно улыбнулся. — На то и расчет. Выгонят сейчас князя, подуспокоятся… Тут наш черед и придет! Через год посмотришь — по-другому все повернется. Не дадим боярам всю власть, не дадим!

Миша хохотнул:

– Не сомневаюсь.

– Да и бояре не все заодно, — возчик пригладил бороду, через плечо собеседника бросив внимательный взгляд на дверь. — Сам посадник Степан Твердиславич, да сын его, Михалко Степанович — за князя. А ведь тоже не последние люди! Ничего — сейчас, главное, кровушки лишней не нацедить, успокоить буянов. А уж потом — полегонечку, потихоньку. Посадник с тысяцким, думаешь, где сейчас?

– Не знаю.

– У князя. Уговаривают спокойно уехать. Чтобы потом — очень скоро — вернуться.

– Кстати, о князе, — Михаил потянулся и понизил голос: — Предатель в дружине его, из самых ближних людей — перстень ведь выкрал кто-то, передал, потом забрал да тихонько вернул на место.

– Хм, предатель… Тоже — удивил, — цинично усмехнулся Парфен. — Верные дружины, они ведь токмо в стародавние времена были — и то наверняка не известно, были ли? А ныне — серебро всему мера. Все купить, все продать можно… даже вот и князя. Почему бы и нет? Эх, времена… Волчьи!

– Лучше уж сказать — шакальи.

А корчма между тем заполнялась народом. И не сказать, чтоб это были добропорядочные торговцы, приказчики, приехавшие на рынок крестьяне или там мастеровой люд. Куда там! Громко перекрикиваясь и хохоча вошла целая кодла с палками — то-то Парфен то и дело поглядывал на дверь. Впрочем, новые гости — все как на подбор молодые мускулистые парни — вели себя довольно прилично: на пол не плевали, других посетителей не задирали, даже палки аккуратно, в рядок, составили у входа, да, усевшись за длинный стол, потребовали каши, пирогов, пива. Все правильно: смута — смутой, а обед — обедом. На голодный-то желудок палками много не помашешь. Да что палки — у многих и ножи в сапогах, и широкие кинжалы за поясом.

Усевшись, парни по-хозяйски командовали корчемными служками: того несите, этого. Сам кабатчик — вислобородый старичок в круглой кожаной шапке — выбежал к новым гостям, закланялся, шапку сняв, что, мол, угодно? Улыбка — на пол-лица, а в глазах — Миша заметил — страх. Заплатят ли? Или так пришли, на халяву?

– На вот тебе, дед! — один из парней, высоченный, с руками-оглоблями и квадратным подбородком — по-видимому, он и был тут старшим — достав из заплечной сумы, небрежно бросил корчемщику кунью шкуру.

Старик обрадовался, просветлел ликом, на служек своих цыкнул — а, пошевеливайтесь-ка, парни! Те и без того бегали — упарились. На «куну»-то много чего можно и съесть, и выпить.

Парни довольные стали, разговорились:

– Что, Кнут Карасевич, куды теперь-то?

Это они главного так называли, того, что с квадратным подбородком. Михаил усмехнулся — ну, надо же! Кнут, кажется, варяжское имя… Вообще, верзила этот на скандинава похож… белесый, точнее сказать — сивый. Волосы длинные, но редкие, плохие, сальные. Борода почти не растет… или он ее тщательно бреет? Но сильный тип и, видать, ловкий. За поясом — Миша только сейчас разглядел — плеть. Красивая, с узорчатой рукоятью…

– Сейчас, поснидаем… потом помыслю — куда, — Кнут усмехнулся, прищурился. — Эй, дед! Рыба-то есть у тебя? Есть? Так тащи! И жареную, и уху — налимью, окуневую, с линями… Батюшка мой, чтоб ему на том свете в аду гореть веки вечные, рыбу любил — страсть. Сам прозывался — Карась, и всех чад своих прозвал тако: кого Линем, кого Окунем, я вот Сомом звался… покуда другое прозвище не прилипло.